Последний орденоносец советского флота

Вблизи, с причала, он смотрится ещё солиднее. Особый покрой корпуса с «таранным» форштевнем; сам корпус из невероятной толщины стали, за что в шутку корабль моряцкая братва прозвала броненосцем; облик главной надстройки, присущий более ледоколам; массивные грузовые стрелы; утяжелённые палубные конструкции. И всё же — это научно-экспедиционное (исследовательское) судно из серии «Амгуэма», которую строили в Херсоне с 1962‑го. «Михаил Сомов», наречённый в память нашего известного полярного океанографа, шёл на стапеле верфи последним — четырнадцатым, таким же мощным полярным транспортом, но с «акцентом» в проекте 550 — даже можно сказать, как плавучий научный институт.

Бог миловал

Вообще, «Михаил Сомов» — представитель достаточно редких в современном судоходстве кораблей. Если точно по его паспорту: «ледокольный транспорт для самостоятельного плавания в период навигации в арктических и антарктических морях». В общем составе мирового флота таких менее 0,5 процента — уж очень своеобычна их работа — вблизи ледовых панцирей планеты. Заметим, работа не без риска, ибо у крайних широт Севера и Юга репутация опасных для кораблевождения. До появления многоцелевых балкеров финской постройки типа «Норильск» подобные суда считались самыми надёжными в ледовых морях.

Я же помню «Михаила Сомова», когда был он архангельским, образно говоря, наполовину: дизель-электроход высился у внешнего причала «Красной кузницы», здесь его прежние хозяева — ленинградцы передавали корабль флоту нашего Северного УГСМ. Та передача, как помнится, проходила ни шатко ни валко, будто прежние владельцы тягостно с «Сомовым» расставались, а новые не хотели его брать. Шёл смутный 1998‑й год, когда о разгроме и разворовывании советского флота не ведал разве что ленивый. Что вытворяли с научно-исследовательскими судами страны нечистые на руку коммерсанты, секретом не являлось — скорая судоразделка и быстрый навар. Сколько вполне ещё годных по регистру «научников» загнали вторчермету ельцинские «бизнесмены», и по сей день не подсчитано. Но «Михаила Сомова», к счастью, Бог миловал.

Впервые я поднялся на борт прославленного дизель-электрохода давним летним полднем при неясной погоде. Уже на подходе к трапу отметил: корабль пришвартован на задворках «Красной кузницы», что ближе к зарослям берегового ивняка в устье Соломбалки. Пустовал заводской причал, не было оживления и на палубах «Сомова». Не сразу нашёл вахтенного. Если честно, в том прочёл признаки второстепенного отношения к кораблю, даже его безнадзорности.

Старпом был занят, обещал подойти позже, и первым принял меня главный механик — не старший, как принято в торговом флоте, а именно главный — весьма примечательный мужчина: выше среднего ростом, спортивного сложения при солидной осанке, хотя и не первой молодости, но больше пятидесяти я бы ему не дал. Светлые, но строгие глаза на худощавом тщательно выбритом лице, короткая стрижка и уже заметный иней на висках. Ничто в нём не выдавало привычный облик моряка — в опрятной светлой рубашке под тонким серым джемпером, в синих джинсах, на ногах — лёгкие чистые полуботинки — в них бы по городским аллеям фланировать, а не по железным палубам и трапам…

По любопытному совпадению фамилия у главного механика научно-экспедиционного корабля тоже оказалась «научной» — Капица Александр Александрович. После рукопожатия с этого я и начал:

— Вас, наверное, часто спрашивают насчёт родства с семьёй академиков?
— Частенько, — признался он с быстро промелькнувшей улыбкой. — Нет, мы однофамильцы…

И беседа наша ровная, без недомолвок сложилась с самого начала. Очень интересовало и общее состояние, и особенно — «научное вооружение» судна-ветерана — всё‑таки «Сомову» не один десяток лет:

— Пароход наш почти сразу после постройки практически ежегодно модернизировался. Главным образом для нужд науки, — пояснил Александр Александрович. — Скажем, вертолётная площадка появилась уже на второй год после сдачи судна в эксплуатацию. В 1985‑м в пространстве третьего трюма нам оборудовали целый блок научных лабораторий и жилых помещений для экспедиционников, финны этим занимались… И потом, наука не стоит на месте, аппаратура для исследований постоянно обновлялась, навигационная тоже.

— А в машине?
— В машине сменили дизели на импортные, более надёжные и удобные в работе. На ледоколе «Диксон» наверняка бывали? Такие же у нас.

Капица сам предложил пройтись по местам своего основного заведования. В узком коридоре, прежде чем перешагнуть комингс, отдраили тяжёлую дверь с иллюминатором. Ничего из того, что разительно отличало бы корабельные низы «Михаила Сомова» от машинного чрева крупных транспортных судов, здесь не было: несть числа стальным трубам и тем, что с тусклым отсветом меди и латуни, ровные рядки электропроводов под слоем белой масляной краски, кожухи воздуховодов, множество вентилей, рычажков и рукоятей, крутые трапы с решётчатыми ступеньками и настилами площадок… А главное, пожалуй, — не ощущалась дрожь разогретого металла, столь присущая кораблям в последние часы перед отходом: «Михаил Сомов» стоял в расхоложенном состоянии. Вот и главные его машины, казалось, впали в дрёму под неярким электрическим светом: двигатели, генераторы, насосы, ведущие к ним трассы магистральных кабелей, уложенные в широких подвесках. Если за что и цеплялся глаз, так за крупные жёлтые электрощиты с обилием чёрных ручек переключателей, циферблатов и шкал под стеклом, да ещё за ярко красные ящики и стенды с пожарным инвентарём.

На главном пульте застали дежурную смену и пожилого улыбчивого моряка, колдующего с инструментом у электрощита со снятой панелью.

— Николай Иванович Андреев — системный механик, антарктический ветеран, — представил его Капица. — Из ленинградской команды…
— Много ли ленинградцев осталось на «Сомове»?
— Кроме меня и Николая Ивановича, старший электромеханик Афанасьев, токарь Горин… Всё, пожалуй. Остальные, считай, уже сидят на чемоданах.

Капица перебросился парой фраз с вахтенными, скорой рукой сделал пометку в журнале, и мы двинулись дальше — по железным «чащобам» машинного отделения, но без спешки — знакомились обстоятельно. В главном механике чувствовалась не то чтобы сдержанность, скорее уравновешенная манера, и потому думалось, что этот человек наверняка и работой своих подчинённых руководит в спокойном тоне.

Мореход Муся

Уходили, дверь каюты не закрывали. Когда вернулись, обнаружили на каютном диванчике гостью — чёрную длинношёрстную кошку. Впрочем, гостем в тот день был я, а не кошка.

— Наша Муся — любимица и член экипажа, — представил Александр Александрович и пояснил: — Однажды возвращались из Антарктиды, делали остановку в Марокко. Там подверглись нашествию крыс. Как только не пытались от них избавиться — без толку! Пришли домой, уже стояли в порту, когда с ледокола, зимующего по соседству, явилась к нам Муся. Сама. Взяла инициативу в свои лапы — извела марокканцев под чистую. С тех пор уже четыре года живёт на борту, ходит с нами во все рейсы, хотя и не значится в судовой роли. Для неё на «Сомове» нет запертых дверей.

Муся внимательно и благосклонно слушала главного механика и, похоже, наматывала сказанное на свои роскошные усы…

Нужен был подвиг

Как не расспросить об антарктических приключениях, говоря о таком завсегдатае Крайнего Юга, как «Михаил Сомов»? Это просто невозможно!

Два опасных дрейфа выпало на его долю. Первый — в 1977‑м близ полярной станции Ленинградская, и длился он 57 суток. Снова беда настигла уже в 1985‑м — судно взяли в тиски битые льдины и айсберги. Чтобы вызволить «Сомова», решили послать в Антарктиду дизельный ледокол «Владивосток». Спасателей возглавил Артур Чилингаров. Мне отчего‑то запал на память шум центральной прессы вокруг той экспедиции: сводки о продвижении ледокола, будто с фронта, в каждом номере, и почти в каждом сообщении — дескать, экипаж «Сомова» держится стойко, мужественно…

— Это всё пафос, — улыбнулся Александр Александрович, — Сжатия в самом деле были серьёзные. Но в начале. Когда «Владивосток» был уже на подходе, они
ослабли, и мы смогли бы протолкаться к чистой воде сами, без ледокола…
— Что же помешало?
— Строгое предписание с «Владивостока», от Чилингарова — мол, оставайтесь на месте и ждите.
— ?!
— Видимо, позарез нужен был подвиг. Других причин не вижу, — снова мелькнул улыбкой Александр Александрович и уже с горчинкой добавил: — Не только я, многие наши недоумевали…

О прибыли

С утра Соломбалу легонько и умиротворённо окроплял дождик. После обеда нежданно нахально ударил северный ветер, Двина помрачнела, остро взъерошилась пенными гребешками, а с небес сорвался ливень.

— Куда же вам в такую непогодь? — посмотрев в иллюминатор, сказал Александр Александрович. — Сам Бог велел оставаться, пока не разгонит. Ещё и старпом, думаю, подойдёт. Значит, самое время нам почаёвничать…

А чаёвничали под разговор на вольные темы. Капица оказался книгочеем, не без особенного интереса к морской литературе. Сразу вышли на Виктора Конецкого и Юхана Смуула, как‑никак, а в Антарктиду они хаживали. Вспомнили и Джозефа Конрада — американского корифея маринистики, бороздившего воды Южного океана и утверждавшего, что любой судовладелец дорожит прибыльным судном, а настоящий моряк гордится им. Случай сам подвернулся спроецировать эти его слова на полярном грузовозе-экспедиционнике «Сомове». Капица признался:

— Прибыль от изучения Антарктиды, конечно, есть. По крайней мере, будет обязательно. Однако очень сложно подсчитать, когда и каким образом вложенные средства вернутся — слишком долговременная перспектива. А поводов для гордости у нас хоть отбавляй: «Сомов» — уникальный корабль. Какая ещё страна таким владеет?
— У меня, правда, ощущение — Архангельск не спешит прибрать его к рукам…
— Такого серьёзного корабля у вашего УГМС ещё не было, — пару мгновений подумав, ответил Александр Александрович и предположил: — Может, осторожничают, как бы в трубу не вылететь? Понять‑то можно — найдётся ли «Сомову» сегодня работа на Севморпути? Даже на стоянке одного топлива он съедает — мама, не горюй! А топливо нынче, сами знаете, в какой цене.

Появился старпом — Юрий Алексеевич Настеко, с порога извинился — не мог подойти раньше. Выглядел он моложе своих тридцати трёх — бодр и подтянут, к тому же и форменный штурманский свитер подчёркивал его молодцеватость. Первое, о чём подумалось, — если в тридцать три уже старпом на таком судне, как «Сомов», то наверняка у него ладные стезя и перспектива.

— Передаю гостя в целости и сохранности, из рук в руки, — пошутил Капица.

Прощай, Антарктида?

С Настеко поднялись на мостик.

— Ничего необычного здесь нет, — сразу заключил Юрий Алексеевич, — разве что локация мощнее да 
связь новее и надёжнее, чем у пароходских.

Старпом скромничал. Необычным, точнее — редким по нынешним временам, был интерьер «капитанской епархии» — конструкторы 550-го проекта явно позаимствовали его из 1950‑х, когда Союз активно строил ледоколы на верфях Финляндии. Оттуда плавная выгнутость по оси лобового пространства ходовой рубки, утолщённые иллюминаторы, отчего‑то всякий раз напоминающие мне крепостные бойницы…

Из «штурманского закутка» мы прошли в научно-исследовательский блок судна, где оборудованы лаборатории учёных и часть жилых помещений. Здесь я стал свидетелем ремонтных работ, впрочем, не оставлявших впечатления интенсивных и срочных. А шёл, напомню, 1998 год. Отношением к отечественной науке тогдашнее руководство страны не блистало. Об Антарктиде предпочитали лишний раз не заикаться. Какие уж регулярные рейсы к шестому континенту?! Что ждёт тогда прославленный корабль? Скромная роль снабженца на забытой Россией арктической окраине? И как быть с исследовательским комплексом на его борту? Спросил о том у старпома.

Сначала Юрий Алексеевич деликатно сослался на коммерческую тайну проекта, по которому велось обновление, но почти сразу намекнул: в Антарктиду «Сомову» путь не заказан, ведь там работают не только россияне.

— Верно, не только россияне, — подумалось мне, — хотя и задевает патриотические чувства. Сдавать иностранцам уникальный корабль и сворачивать собственные научные программы — что это, как не признание государственной ущербности и нищеты?

Шли коридором, когда Настеко отворил дверь одной из нежилых кают — никакой мебели, но у голой стены кто‑то аккуратно сложил в стопки канцелярские папки и блокноты, книги и журналы знакомого формата А4.
— Остались от прежних экспедиций, — пояснил Юрий Алексеевич. — Здесь, пожалуй, наберётся целый архив…
Я открыл один из журналов. Вёл его, очевидно, один из полярников: убористый и разборчивый текст, вклейки любительских фотографий, впрочем, неплохого качества. Потом полистал ещё один с такими же дневниковыми записями и снимками — весьма любопытными.

— Возьмите, если интересно, — просто сказал старпом. — Нам ещё долго стоять. Вернёте в следующий раз.
Признаюсь, своим доверием Юрий Алексеевич меня окончательно расположил к себе. В каюту главного механика я вернулся с ценным приобретением.

Дождь прекратился так же, как и начался — внезапно. В стремительных клочьях облаков то и дело сверкал солнечный диск. Прощались с главным механиком на палубе, у трапа. На лобовой стене главной надстройки корабля поблёскивал муляж ордена Трудового Красного Знамени. А много ли кораблей с архангельской припиской хаживало с орденами? Если по памяти: ещё до войны ледокольные пароходы «Малыгин», «Александр Сибиряков», «Георгий Седов», ледорез «Фёдор Литке». Паровой двухтрубный ледокол «Ленин» удостоился награды уже в 1945‑м…

Словно, прочитав мои мысли, Капица заметил:
— Наш «Михаил Сомов» — последний орденоносец советского флота.

Охотник за айсбергами

По счастливому стечению, мои опасения не сбылись — в аренду «Сомова» иностранцам не сдали, дизель-электроход пополнил флот Северного УГМС. В мою же редакторскую практику при подготовке хроники в номер «Корабельной стороны» вошла привычка отслеживать его рейсы в Арктике. Разумеется, с последующей публикацией.

— Теперь у тебя есть подшефный корабль, — подшучивали коллеги.

В 2003‑м промозглым ноябрьским днём «Михаил Сомов» ошвартовался на Бакарице. Тогда же мы с Володей Ларионовым делали репортаж о паровом буксире «Прокатчик». Понурый, обречённый на долгий отстой, он стоял у краешка причальной линии. Закончив дело, сразу отправились к «Сомову».

О том, что именитому кораблю не помешало бы отдохнуть, свидетельствовал его облик: местами битый льдом корпус, изъеденная морской солью, ветрами и стужей краска на надстройках и грузовых стрелах. Потёртая носовая часть, ржавые разводья выше мощного форштевня говорили, что на отдельных участках дизель-электроход вынужден был идти «на усах» — в жёсткой связке с кормой линейного ледокола.

Мой добрый знакомец Юрий Алексеевич Настеко уже капитанил на «Сомове», и принимал нас сменивший его старпом Анатолий Илларионович Рычихин. У него спросили, где Юрий Алексеевич.

— На берегу, в семейных хлопотах, — заулыбался Рычихин, — 8 октября у него родилась дочка. Мы тем днём были в рейсе, точнее — стояли на рейде Сабетты, шутили, мол, не назвать ли капитану дочь Сабеттой…
— Наверняка в ближайших планах ремонт?
— Если пойдём «считать айсберги», — ответил Анатолий Илларионович, — тогда точно для начала встанем в док.

«Считать айсберги» — фраза необычная, образная, но за ней прозаическая работа учёных-гидрологов по наблюдению за крупными ледовыми образованиями в океане. «Михаилу Сомову» Гидромет поручает не только снабжение полярных станций, но и научно-исследовательские задачи. По словам старпома, в последние годы крупные айсберги по воле течений и ветров стали появляться не только в северной части Баренцева моря. Одного из таких великанов «Михаил Сомов» обнаружил довольно близко к материку.

— На 71-м градусе северной широты, — уточнил Анатолий Илларионович.
— Крупный?
— Представьте себе: 80 метров длиной, 270 шириной и осадка — 70 метров!
— А скорость дрейфа?
— Два узла — почти четыре километра в час.

Похоже, у службы безопасности мореплавания может появиться новая головная боль — как бы не повторилась история с «Титаником»…

Заслуженное место

Вот уже больше двух десятков лет минуло после первого моего восхождения по трапу «Михаила Сомова». Позднее ещё не раз на него возвращался. Однажды гостил на корабле со своим семилетним сыном. Часто вижу «Сомова» на архангельских рейдах, а дважды засвидетельствовал его в парадном строю кораблей на Северной Двине в День Военно-Морского Флота России. Хотя и не под Андреевским флагом, но вполне заслуженное место для советского орденоносца.

Сегодня стараюсь следить за его странствиями по сообщениям в газетах и в Интернете и смею утверждать — в научных походах и снабженческих рейсах «Михаила Сомова», как в своего рода зеркале, отражаются многие события постсоветской России в Арктике, со всеми её достижениями и заботами, удачами и откровенными провалами.

Очень сожалею, что с Юрием Алексеевичем Настеко, руководившим экипажем дизель-электрохода много лет, ныне почётным полярником, связь моя оборвалась. Кажется, после «Михаила Сомова» он капитанил уже в Мурманске, не то на «Георгии Седове», не то на «Георгии Ушакове».

А тем из друзей, кто последним порадовал меня снимками с борта «Михаила Сомова», стал Евгений Гусев — морской геолог из Питера. Летом 2020‑го он с научной экспедицией прошёл на дизель-электроходе по Севморпути до Чукотки, запечатлел яркие кадры туманного мыса Шелагский в Восточно-Сибирском море, уже заледеневшего острова Врангеля, стылого Певека и предзимья в якутском Тикси…