или Мои воспоминания о Северодвинске конца шестидесятых годов
Город — это не только архитектура и распорядок, это ещё внутренняя жизнь дворов, домов, квартир, семей. Обстановка и возможности. И смешные по нынешним временам, но радостные тогда моменты.
Лёгкие и летучие сообщества
Чем знаменит был двор? Во дворе дети все объединялись, и большие, и маленькие, — если играли в общие игры: лапту, «Гуси-гуси! Га-га-га», «У медведя во бору», казаки-разбойники, прятки, десять палочек, ножички и прочие, прочие (о них у меня кое-что рассказано в книжке «Гуси-гуси, чижик-пыжик и рёва-корова», так что повторяться не буду). Никакой иерархии среди детей и подростков не было — просто, если кому-то хотелось играть, он скликал всех (иногда особыми закличками: «Кто в прятки идёт — собирайся, народ!»). Присоединялись ребята и из соседних дворов. И все вместе играли. Эти сообщества были лёгкими и летучими.
Дрались ли? Нет, не помню такого. Мальчишки иногда вели себя некорректно по отношению к девочкам — было, но редко. 10—12-летние ребята иногда вели себя некорректно по отношению к взрослым, глупо разыгрывали, — тоже было, но всего не расскажешь. Глупости и дикости у нас, детей, ещё хватало — не в дворянских гнёздах росли мы и наши родители. Кто-то из детей воровал — и такое было, почему бы нет, дело житейское. А другие молчали, потому что дело житейское, а взрослым знать необязательно. Мы были все языкастые и горластые — знали много шуток-прибауток, считалок-кричалок, песенок-месенок, в том числе непристойных. И это — дело житейское.
Знали друг друга по именам и фамилиям — и сейчас всех, кажется, помню: Валя, Витька и Толька Ерофеевы, Валерка и Толька Кашины, Сашка Малыгин, Валя и Валерка Дроздовы, Надя Тарбаева, Люба, Вера, Наташа, Надя Филипповы, Люся и Валерка Бармины, Люба Смолкина, Люда и Вовка и многие, кого уже и подзабыла. Просто двор, просто жили какое-то время рядом (десяток лет), потом разъехались — разошлись.
Три дома на Труда
Мы переехали на проспект Труда. Проспекта как такового ещё не было — лишь широкое песчаное пространство между его левой стороной и правой. На правой стояло пока три готовых уже дома, друг за другом, как бы вглубь квартала. Мы жили во втором. Сначала он был под номером 10, потом стал номером 24.
Новый дом, отдельная квартира, хотя на кухне по-прежнему стояла дровяная плита, в отдельной ванной — дровяная колонка, а между домами жильцы пилили и кололи дрова и закидывали их в подвалы, которые заменили сараи. Но всё же были свои две комнаты, кухня и балкон. Это было лето 1966-го.
Квартал вокруг постепенно застраивался, рядом возводили новую школу, за улицей Орджоникидзе долго строился первый торгово-бытовой центр «Двина». Там наверху потом открылась столовая, внизу — ателье по ремонту бытовой техники, фотоателье, ателье по пошиву одежды. Перед центром появится киоск Союзпечати, где будут продаваться замечательные импортные грампластинки — болгарские, немецкие. Увлечение музыкой тогда зашкаливало. Особенно в начале 70-х — уже десяток лет в Англии пели «Битлз», «Роллинг стоунз», в Америке — «Криденс», появились «Дип пёрпл», «Atomic rooster» и прочие группы.
Всё ближе к морю
Кроме строящихся «Двины» и школы № 22, за улицей Орджоникидзе ничего не было — дальше простиралась полутундра, кое-где на ней намывался песок под будущие кварталы.
Мы облюбовали котлован в конце улицы Орджоникидзе (там ещё и не пахло продолжением улицы Ломоносова, была такая же тундра) и, бывало, купались здесь и загорали.
Как-то пошли вдаль по направлению улицы Ломоносова, там стояла огромная железная вышка — может, от маяка. И нам не лень было залезть на самый верх, где площадку раскачивал ветер, и посмотреть вниз на город и окрестности.
Однажды мы ходили купаться на Параниху, где не было тогда ничего, кроме дикого берега; мы дотопали по берегу до моря и купались там на закате в очень тёплой воде. И уж не бравый ли «капитан» Миша Ситкин нам тогда предводительствовал? Он жил неподалёку.
Потом площадь на перекрёстке проспекта Труда и улицы Карла Маркса забетонировали, и это была самая светлая, просторная и лучшая площадь в городе — наша, через которую мы каждый день ходили в институт и обратно. Потом из неё сделали какую-то глупость — разбили цветники, газоны, сделали разъезды, и площади не стало. Зато на ней якобы перестали разбиваться редкие в то время машины.
Потом мы переехали на улицу Трухинова — снова на окраину, и опять за нашими домами ничего не было, кроме строительства, которое велось сумасшедшими темпами, а до моря было уже рукой подать.
Хватало на новую мебель
Уезжая из старых квартир в новые, люди многое выбрасывали из прежней обстановки, сжигали лишнее на кострах. Мои родители не потащили кое-как «смастраченный» отцом столик под швейную машинку, круглый раздвижной тяжеленный стол и такой же мощный старый диван с пружинами, железную кровать, буфет — обычные атрибуты обстановки 50-х.
Всю мебель закупили вновь — диван, шкаф, столы и стулья, даже (впервые!) холодильник. Появилось и нечто новое: вместо буфета — застеклённый, модный тогда сервант, вместо этажерки — книжный шкаф и тумбочки, кухонные «колонки». Но нашлось место в новой квартире двум старым шифоньерам, которые отец однажды подновлял сам (зато всё барахло прибрано, не валяется по углам, хотя перед переездом и выносили его на костёр чемоданами), остался и мой ровесник — необходимый во всех случаях комод. Мебель 60-х вся была естественного древесного цвета, так что получился как бы гарнитур.
Может быть, в конце 60-х люди стали побольше зарабатывать? Во всяком случае, не помню, чтобы родители страдали от отсутствия денег, когда закупали мебель.
Когда мы переехали, осенью я пошла в седьмой класс. К зиме мать купила мне пальто, скромное по виду, но явно из хорошей импортной ткани. Купила мне и первые наручные часы, позолоченные, с корундовым стеклом — прелесть, а не часики. Я их потом выкупала в море — и всё. Не забыла мама и себя — купила золотые часы (которые быстро пришли в негодность). Хорошо помню, что мои часы стоили 37, а золотые — 95 советских рублей.
И золотишко было
Кстати, золото было довольно-таки ходовым товаром, как и серебро (ложки-вилки-подстаканники). В ходу были, например, золотые фиксы на зубах, и те, кто имел царские монеты, могли себе позволить щеголять с золотом во рту.
Бабушку и родителей моей мамы пытались в 30-е годы раскулачить, да «недокулачили» (в отличие от отцов-ского деда, которого лишили всего). Хоть у них и было семеро детей в семье, но какое-то золотишко на чёрный день сохранилось. Им-то мать и её сестры и воспользовались. Глупые молодые бабёнки несли золотые монеты дантистам — малая часть уходила на фиксы, а мастера по зубам изрядно обогащались. Фиксы потом быстро съедались и терялись, а бабёнки оставались на всю жизнь без зубов. Но зато все успевали выскочить замуж.
Ходить в «попоне»?
Кое-как мамина семья перемогла войну, но когда средняя дочь играла свадьбу, бабушка в приданое справила ей шифоньер, постель, швейную машинку и две шубы — лисью и беличью.
Вообще, мать была модницей и понимала толк в одежде и в обуви (отец с этими её изысками боролся радикальными методами: по его мнению, мужняя жена должна ходить «в попоне», одеваться «как на дудке рожок», чтобы не привлекать к себе внимания).
В восьмом классе мать купила мне первые импортные сапоги, а в девятом — очень дорогие шведские, которые того стоили. Вообще, сколько помню, я никогда не носила зимой валенки. С первого класса мама отправляла меня в школу в кожаных ботинках на байке, позже — в новомодных сапогах.
В 70-е годы приличную обувь в магазине уже невозможно было купить, особенно сапоги. Приходилось носить то, что достанешь где-нибудь, поэтому все студенческие годы я ходила в тесных и неудобных сапогах — что называется, деньги на ветер, а ноги враскорячку. Моего размера достать было невозможно!
«На юга» ездили
Да, мы были обычной средней семьёй, ничего лишнего, но, если припомнить, впервые меня мать вывезла на юг в 1960-м году! Мы и семья старшей маминой сестры Галины ездили в Луганск, в окрестностях которого тогда жила и работала на шахте их младшая сестра Аля. Может, знали, понимали, были научены, что детей из нашего города надо вывозить…
В 1962 году мать отправила меня летом в пионерлагерь «Северный Артек», что, наверно, стоило какие-то копейки, а в 1963-м — с младшей своей сестрой Гелей к свекрови той — в Белоруссию, где я жила около двух месяцев. В 1965 году мы, также с семейством тёти Гали, совершили вояж в Ейск, где впервые купались в тёплом море!
В 1966 году летом я была в военизированном пионерлагере на Белом Озере (да-да, под Северодвинском) — об этом остались чудесные воспоминания, и появилась масса навыков. В 1968-м ездила в пионерский лагерь под Одессу. В 1969 году мать возила нас с сестрой в Сочи.
С 1971 по 1993 год я путешествовала самостоятельно — одна, потом с детьми, причём ежегодно.
А недавно уже меня вывозили на юг дети (правда, перед тем я ровно два-дцать лет никуда не выезжала).
Люди из сталинок и блат
И всё-таки советское общество не было таким уж однородным. Это я заметила ещё в первом классе, когда пришла в школу. Были те, кто жил в деревянных домах, и те, кто жил в каменных (их тогда не называли сталинками). И кто-то ещё жил в одноэтажных бараках. В стране было «равенство», жильё у всех было государственное — «казённое», но вот поди ж ты… Кто-то теснился в коммуналках и «коридорных» домах, а кто-то шиковал один (с семьёй) в квартире, где в коридоре можно было ездить на велосипеде, а в комнате — играть в теннис.
Люди из сталинок, может, не имели шикарной зарплаты, но имели другое — блат. То есть могли в обход законов и каких-то государственных правил пользоваться теми или иными благами.
Они всегда могли получить жильё для своих выросших детей в обход многокилометровой очереди, пристроить их на хлебное местечко работать, могли получить хорошую путёвку куда-нибудь, съездить в санаторий, лечиться у лучших врачей, вне очереди приобрести автомобиль, мебельную стенку, ковёр, подписку на книги любого автора и т.п. Для них все двери были негласно открыты.
Всем остальным, чтобы добиться чего-нибудь такого, пришлось бы «из штанов выпрыгивать».
И каменные трущобы
Отец презирал таких людей, кто «друг по другу» имел всё. Ему, наверно, было слегка дико, что люди невоевавшие смогли так воспользоваться результатами войны и так нешутёво в жизни устроиться. Поэтому он жил дольше всех в коммуналке и «не выкуркивал». Ему всё было «и так хорошо», нормально, он был неприхотлив, как мать его ни пилила.
В каменных домах, конечно, тоже было немало «трущоб» — в этом мы однажды убедились, когда нас, школьников, задействовали в каких-то соцопросах. Мы ходили в эти дома, квартиры и видели, что люди живут по-разному. У одних квартиры завешены раз и навсегда приколоченными затхлыми коврами, у других — куча детей, растрёпанная хозяйка и кучи хлама везде, прямо на голом полу.
В одной квартире мы даже увидели «Кулибина», который у себя на кухне строил аэросани из фанеры. Интересно, как он потом собирался вытаскивать их из подъезда?
Разные и одинокие
И всё же неравенство было, и дети чётко его ощущали. Те, кто жил в каменных домах, были уже самодостаточными и водились только с себе подобными.
Мне же, как ни странно, всегда везло на дружеские и более-менее тёплые отношения с девчонками попроще, которые, может, звёзд с неба не хватали, но были развитыми и бойкими.
Моей дружбы, похоже, тоже кто-то искал. Помню, как меня пригласила на свой день рождения малознакомая девочка из нашего двора. Чем-то я её привлекла. Это был мой первый визит, и пришлось идти покупать подарок. Поход на день рождения я помню, но в более тёплые отношения это не вылилось.
Были и другие визиты подобного рода. Выбирали меня или я сама напрашивалась? Но сводилось всё к одному и тому же — мы разные. Взаимного интереса не возникало. Может быть, потому, что отчасти это был интерес их родителей?
Оказалось, что в школе в первых классах (а они были по 40—42 человека) было много знакомых, но мало друзей — сходных по менталитету, образу жизни. О мальчишках и не говорю. В школе мы были, выходит, не одни, но всё же одиноки. К этому одиночеству надо было готовиться на всю оставшуюся жизнь, но мы-то этого не знали…
Фото с сайтов commons.m.wikimedia.org, avto-nomer.ru, pinterest.ru
