I

Какого чёрта меня, спрашивается, понесло на исторический факультет, на специальность «История» в пятьдесят три года? Так вот поди ж ты. Просто этот шаг — исполнение давней мечты (о которой, что она моя мечта, я поняла, когда уже училась на четвёртом курсе кораблестроительного); с выбором профессии определилась и того позже — в двадцать девять лет. И даже послала документы в Ленинградский университет, и даже получила вызов на экзамены, но тогда начальник (а работала я в проектной организации по своей специальности — инженером-конструктором) направления на учёбу не дал. Дернулась было я в городской исторический музей — готова уже была поменять место работы, но когда узнала разницу в зарплатах, пыл мой поугас. Вдвоем с ребёнком на такую зарплату долго не протянешь. Тогда я своими руками поставила на мечте крест. Впрочем, жизнь мне утрату одной мечты компенсировала осуществлением другой: у меня родилась вторая дочка, и специальность корабела оказалась как нельзя кстати, так как кормить на свою инженерскую зарплату уже пришлось троих.
Ещё к поступлению на исторический факультет меня подвигла… сила инерции. К тому моменту я оканчивала филологический факультет — этого требовали две-три иные мои специальности, которые я приобрела позже, когда началась перестройка и моя инженерная карьера неожиданно оборвалась. Работать и одновременно учиться было сложно, но, открыв для себя вновь русский язык, всю его сложность, многогранность и всеобъемлемость, я откопала сокровище, и, тихо радуясь и стеная от натуги, защитила диплом. А освоив систему труда студента-заочника и оставшись к тому времени в очередной раз без работы, решила двинуть дальше по накатанной — учиться на историческом.
Всё это к тому, что год-то я уже отучилась. С великим удовольствием (и с великим трудом, так как времени на учёбу катастрофически не хватало) слушала лекции и делала контрольные работы по археологии, древней истории, сдавала зачёты и экзамены. Сказка стала реальностью!
Наступило лето — сессия позади, продолжалась подчистка «хвостов». Нечаянно узнаю, что преподаватель-археолог набирает студентов в экспедицию. Археологическую! Это же «мечта идиота»! Прикоснуться к древностям, увидеть их воочию! Тем более эпохи неолита, которой занимается Матухин. Чем я не студент?
Звоню преподавателю: «Леонид Сергеич, едете?» — «Мы выезжаем через два часа» — «Вот это да-а… А куда?» — «На Онежский полуостров, в район Пертоминска» — «О-о-о! Я как раз там хотела бы побывать! Что же делать?..» (Главное, что он как будто не против). «Экспедиции ещё будут. Съездите на следующий год» — «Это вы съездите, а мне нужно сейчас!».
Но как же успеть? Два часа до отправления — никаких шансов!
«Там ещё сложность: придётся грести на байдарке часа три-четыре» — «На байдарке не ходила, но грести приходилось» — «Попробуйте собраться…» — «Попробую!».
Сколько лет я не бывала в экспедициях? Что-то около двадцати. В последний раз — в восемьдесят шестом, на Соловках. Да, позже, кажется, не бывала.
Я заметалась по комнате, выхватывая из кладовки спальник, с трудом, но отыскала рюкзак; из тумбочки — тёплые вещи. Тёплые вещи — обязательно! Вспомнился такой же август 1975-го на Соловках. Холодина была — тёплых курток не снимали. А приходилось ещё под воду регулярно нырять. В общем, набила рюкзак тёплыми вещами, затолкала сапоги, кое-что из посуды, фотоаппарат — старинную «зеркалку» «Зенит», не подведёт.
Звоню Матухину: «Фактически собралась». Мучаюсь тем, что не участвовала в складчине: «Может, что купить?» — «Хлеба. Буханок восемь» — «Хорошо».
Бегу за хлебом и фотоплёнкой. Детям пишу записку: «Внезапно уехала с археологами. Буду через неделю».

II

«Уазик» забит вещами и людьми. Нас, кроме шофёра, четверо: я, Леонид Сергеевич и двое молодых людей, совсем мальчишек. Только залезла в машину — охватило чувство предвкушения странствия. Лёгкое возбуждение, знаменующее мгновенный перенос в годы юности, когда вот так же отправлялись в турпоход. Мальчишки, девчонки, среди них — я. Все на равных. Здесь тоже — мальчишки, среди них — я. Ничего не изменилось!
Машина несётся по Онежскому тракту. Дорога удивительная: «лифчик Настасьи Петровны». Машина то ныряет вниз, то карабкается в гору. Но главное — лес по обеим сторонам дороги. Он великолепен, архаичен, как в сказке. Замшелые ёлки, причудливо кренящиеся на болотинах. Где-то дорога идёт по гряде — вровень с верхушками высоченных ёлок в котловинах. Очень красиво, необычно.
Знакомлюсь со студентами. Одного зовут Витя, другого — Артём. Оба крепкие, не хиляки.
— А меня зовите Валентина. Можно без отчества, — смеюсь. — Мы ведь все студенты!
Через несколько часов мы в деревне Луде. Для меня всё в новинку: где мы, что это за деревня, что за река. Деревня, вдали церквушка, неширокая речка (отлив).
Бойцы (они в камуфляжной форме) собирают две байдарки. О прочности конструкции не хочется задумываться: куча дюралевых трубочек толщиной с лыжную палку, несколько рам-шпангоутов — всё это соединяется болтами, а где их недостает — проволокой. Натягивается пластиковый корпус. На более старой байдарке это прорезиненная ткань, уже весьма ветхая. Следов проклейки не видно. После сборки оказывается, что в машине забыли лопасть одного весла. Значит, кому-то из четверых весла не хватит.

Деревня Луда.

III

На сборку байдарок ушло столько же времени, сколько и на дорогу до Луды. Сейчас девять часов вечера. Хотя стоит вторая половина августа, день тёплый и тихий. Мужики начинают переодеваться в сапоги, непромокаемые костюмы.
— Что, ночью пойдём? — удивляюсь я.
— Вон до того леса добраться надо, — показывает мне Леонид Сергеевич на другую сторону залива.
— А вы погоду узнавали? — спрашиваю с опаской у преподавателя. — А про приливы, отливы?
— Нет, как-то забыл.
Ну что ты будешь делать!
Я тоже надеваю сапоги, прячу фотоаппарат в непромокаемый пакет, чтоб не залить (при утоплении?).
Сейчас мы отправимся водой дальше. Одну байдарку ребята спускают на воду, загружают вещи и показывают, куда мне сесть.
— Ну, как бывший стрелок, часто я смогу просидеть не шевелясь, — успокаиваю себя вслух.
— Придётся ещё и пошевеливаться, — «утешает» меня Леонид Сергеевич.
В руки мне дают весло, и я сразу, как заяц с батарейкой «Дюрасел», механически заработала им. Мы сразу отгребли от берега. Я понимаю, что резких движений на борту делать нельзя, да и вообще нельзя дёргаться — иначе устанешь. Движения должны быть автоматическими, тогда надолго сил хватит. И я, как гребная система, начинаю работать веслом. Ладони мочить нельзя, иначе будут мозоли. Поэтому я не отрываю их от древка. С гребком получается пока плохо: глубоковато, высоковато, слабовато; вода льётся с весла — движения не отработаны. Ничего. Втянусь.
Я — впереди, за мной — Артём, сзади где-то далеко в старой байдарке Леонид Сергеевич и Виктор. Азарт гонит вперёд. Передо мной водная гладь, два далеко разбегающихся друг от друга берега, светлый закат.
Я механически, равномерно машу веслом, Артём направляет лодку.
Вторая байдарка течёт, Виктор отчерпывает воду — весла ему и не надо. Но когда он сменяет Леонида Сергеевича, их байдарка словно стоит на месте — он здоровый, но грести не умеет. То же примерно происходит, когда я гребу одна.
Наконец мы начинаем пересекать залив поперёк и гребём к лесу. Выходим на берег, и мужчины исчезают в кустах. Скоро они появляются, и из их разговора я понимаю, что ночёвка, на которую они рассчитывали, здесь не состоится. Леонид Сергеевич предлагает подкрепиться и двигаться дальше. «Сколько нам идти?» — «Часов пять». Я даже не сомневалась, что он пошутил.

IV

Мы с Артёмом опять впереди. Стемнело, берега залива расширились так, что второго почти не видно. Полоска закатного неба догорала, становясь всё yже и короче. Я со страхом ждала, когда мы погрузимся в полную темноту. Правда, чем темнее становилось небо, тем ярче казались звёзды. Прямо по курсу висели друг под другом две очень яркие. Они находились как бы посредине между двух берегов залива и могли бы служить ориентиром. «Правь на эти две звёзды», — показала я Артёму. Но его всё тянуло к берегу.
Я старалась грести без перерыва: после отдыха взяться снова тяжелее будет. Но с Артёмом мы гребли по-разному: я — методично, но слабо, он — реже, энергичными рывками.
— Будем грести по очереди! — кричит Артем.
…Мы плыли по волнующемуся между чернеющих берегов морю. Волны отсвечивали небесным светом. Впереди меня был только простор и звёздное небо. Несмотря на то что локти мои чуть ли не касались воды, я была едина с этим небом, а море было прямой дорогой к звёздам. Теперь-то я понимала, что мои предки-поморы не были простыми людьми, а звёзды им служили обычными створами, как и поклонные кресты, шатры церквей на берегах. Небу они были свояками, вот в чём дело.
И я запела. Душа не выдержала. Через пять часов пути, под мерный ход весла, я запела.
— У вас там кто-то поёт? — донеслось со второй байдарки.
И тут запел Артём. Я пела старинные русские романсы, а Артём — какую-то современную молодёжную песню, и оба были счастливы. Небо давно потухло. Мы шли на звёзды.

V

Как я ни поторапливала рассвет, но лето уже на излёте, и солнце не встаёт сразу, едва опустившись за горизонт.
— Эй, что там видите впереди? — закричал со второй байдарки преподаватель.
— Берега как будто сходятся, а между ними просвет!
— Это выход в море. Значит, пришли.
Мы подождали вторую байдарку и пристроились за ней: Леонид Сергеевич направил свою посудину к берегу.
— Да куда ж вы гребёте, там же мель! — закричала я: длинная «песчаная кошка» явственно вырисовывалась на прочем тёмном фоне.
Мы действительно врезались в мель, но значительно раньше. В нос ударило зловоние гниющего болота.
— Это мыс Зайчик, — скупо пояснил Леонид Сергеевич.
Кое-как снявшись с мели, мы отошли мористее.
— Нам надо к высокому берегу. Там должен быть створ. Там и высадимся.
Поняв задачу, мы с Артёмом заработали вёслами и понеслись к виднеющемуся уже берегу. Начинало светать, «песчаная кошка», казавшаяся мне близкой мелью, оказалась дальним мысом губы — так в темноте на воде скрадывается расстояние. На берегу серело какое-то проявление цивилизации. Мы рванули туда. Это был огромный морской створ. Впереди замаячило что-то: то ли мель, то ли берег.
— Артём, давай правее!
Но рулевой «сам с усами», решает пристать. Мы выходим. Отлив, до берега надо ещё грести. Вторая байдарка обходит нас по воде и первой пристает к желанному берегу. Виктор исполняет танец дикарей, мы же пытаемся оспорить первенство.
Наконец можно различить стрелки на часах: пять тридцать. Мы были на воде восемь часов.
Следует чай, несколько капель водки за прибытие. Здесь, на берегу, противоположном от Пертоминска, нас должны были ждать двое разведчиков, которые выехали сюда раньше. Но Леонид Сергеевич их не нашёл: или опоздали, или так уж запрятались.
Мокрые вещи мы развешиваем на деревьях. При полном свете утра забираемся в палатки вздремнуть. Шесть часов утра.

VI

Через три часа я просыпаюсь — какой тут сон в палатке, в лесу! Мужики, кажется, ещё спят — никого вокруг не видать. На высоком песчаном берегу растут огромные сосны. Теперь хорошо виден широкий залив, по другому берегу — низкие домишки Пертоминска.
Возвращаясь к палаткам, я обхожу огромный створ. Он стоит как бы в песчаном карьере, дальше — ещё один. И вдруг на песке я вижу… медвежий след! Небольшой — наверно, это медвежонок, но раз медвежонок, значит, где-то рядом медведица? Я беспокойно оглядываюсь и замечаю Матухина. Нет, он не спал, а уже бегал зачем-то по окрестностям. Я показала ему след. След в песке на склоне хорошо различим, не осыпался — свежий.
Леонид Сергеевич пошёл дальше искать своих людей, а я, взяв зеркало и расчёску, отправилась на берег моря приводить себя в порядок.
Берег моря, простор — вот мой родной дом, моя стихия. День солнечный; белый, укатанный волной песчаный пляж уходит вдаль; синее море, никого… Лепота! Уходить не хочется. Но на берегу появляется Матухин с молодым мужчиной (сам Леонид Сергеевич возраста неопределённого, ему можно дать и 40, и 50 лет).
— Валентина, пойдём собираться, переносим лагерь в другое место.
— Почему? Такая жалость — убирать палатки с высокого солнечного бугра у моря! В лесу духота, комары…
— Стоянка — вон она, где песок, — поясняет Леонид Сергеевич. — Здесь можно собирать каменные орудия, отщепы, керамику, если повезёт.
— Да-а?! — против такого аргумента мне выставить нечего. Что ж, будем кормить комаров.

VII

За завтраком, который быстренько сварганил на костре Артём, мужчины обсуждали планы на завтра. Они хотели сделать марш-бросок до Яреньги — разведать стоянки по берегу. Путь немалый — 60 километров туда-обратно. Артём пойдёт только до озера Мураканского, до которого 15 километров, будет там ловить рыбу. Потом они все сойдутся на озере. Игорь и Лиля тоже присоединятся к ним.
— Валентина, мы с ребятами уйдём на двое суток, а ты останешься в лагере — байдарки, вещи сторожить, — объявляет мне Леонид Сергеевич.
60 километров я не потяну. Так что спасибо, что не берут. Но и одной здесь, в диком лесу, оставаться…
Наш день начинается с поисков воды. Оказывается, на этом диком берегу Унской губы нет ни речки, ни одного ручейка — только сухой песок, прикрытый тонюсеньким слоем дёрна, и лес. Вот это да! Занесло же нас! Это что же: ни попить, ни посуду помыть, ни сготовить? В заливе вода солёная, но сносная, в крайнем случае, можно будет обойтись ею. Но от залива мы ушли (и не на 400 метров, а на полтора километра), и мужики категорически против, чтобы пить морскую воду.
А вот мы один раз пили — на Соловках. Да и не слабосолёную, а горько-солёную, настоящую морскую воду. Дежурный в котелке с морской водой, которую принесли для полоскания посуды, по незнанию заварил кофе, набухал туда сахара, сгущёнки. Не все за ужином поняли изыски кулинарии, но когда выяснилась причина пересола кофе, всё равно пить не бросили: продуктов было жалко. Лопни брюхо — не пропади добро!
Я собираю грязную посуду, беру ведро, мыло и мочалку (надо помыть тарелки, да и самой помыться в заливе, иначе комары одолеют) и иду от лагеря прямо в сторону моря. И сразу натыкаюсь на кладбище. Вот так «находка»! На пустынном берегу я раздеваюсь, захожу в прозрачную чистую воду. Море-морюшко, ты мне родня — чистотой своей, загадочностью.
Набираю ведро воды, потом моюсь по пояс: купаться холодно. Едва успеваю натянуть бельишко — на берегу появляются Леонид Сергеевич, Игорь и Лиля. Артём и Виктор, оказывается, отправились на байдарках за водой в Пертоминск. До того берега на байдарке час ходу.

VIII

Утро. Солнечно. Пока не страшно.
Игорь с Лилей собираются и уходят в глубь леса — тоже на разведку. Они пойдут по своим поисковым делам, далеко, с ночёвкой. Их вещи я тоже буду здесь сторожить.
Между тем, как бы невзначай, Леонид Сергеевич продолжает развивать тему о лесных зверях. Он рассказывает мне, что молодые медведи обычно любопытны и не так осторожны, как взрослые, что здесь ещё могут быть лоси, кабаны и другие дикие животные. Мы стоим посреди нашего лагеря, и я не могу определить: просвещает он меня на тему — чего стоит опасаться в настоящем лесу, или издевается.
Вдруг Леонид Сергеевич резко наклоняется и начинает разгребать дернину у меня под ногами. Вытаскивает прямо с поверхности покрытые мхом, как и земля вокруг, черепки — чёрные, ничего мне не говорящие.
— Что это? — изумляюсь я.
— Это керамика.
То есть вот эти бесформенные осколки — посуда тех людей, что жили здесь 2 500 лет назад? Прямо вот так, сверху?
— Вот внутренняя стеночка — гладкая, а вот и ямки. Ямочно-ромбовидная керамика.
Ямочки и ромбы я уже и сама чётко вижу. У кусочков керамики края неровные, с современной не сравнить. Она тёмная, серо-чёрного цвета.
Жадные пальцы преподавателя разрывают почву и вытаскивают из земли новые кусочки. Это наша первая находка. Вот это да! Прямо посреди лагеря!
— Вот Игорь расстроится, когда узнает, на чём свою палатку поставил! Они пока ни одного кусочка керамики не нашли.
Вдохновлённая находкой, я иду на песчаный вымыв, около которого наш лагерь, и долго хожу под палящим солнцем, высматривая осколки камушков. Они очень мелкие. Здесь попадаются кусочки розового кремня и странного для этих мест ярко-лазурного камня. Конечно, всё, что можно было подобрать интересного, уже собрали Игорь с Лилей и Леонид Сергеевич. Кусочки рассеяны по плотному, слежавшемуся песку вперемешку с галькой. Рыть же не будешь: где? Насобирав горстку, я иду к Леониду Сергеевичу. Он определяет: «Это орудие, это орудие, а это отщеп*», — и так далее.
— Как вы их отличаете?
— У отщепа характерная форма, а у орудия здесь есть ретушь** (обработка) по краю.
Сколы такие мелкие, что я их не вижу невооружённым глазом. Придётся надевать очки в следующий раз. Осколки «орудий» такие мелкие, а их обработка такая ювелирная, что кажется: племя, которое здесь жило и охотилось 2 500, или даже 4 000 лет назад, само было миниатюрным.
Кусочки «орудий» Леонид Сергеевич упаковывает в полиэтиленовые новые мешочки. Окрылённая, я иду вновь на размыв и… натыкаюсь на керамику! Серые кусочки (я их узнаю по характерным краям) лежат прямо поверх песка. Ямочки в них совсем другого характера и размера. Я тщательно собираю все крошки, разгребаю песок вокруг, но тщетно. Несу находку в лагерь.
— Леонид Сергеевич! Я нашла кусочки керамики. Можно, я их оставлю себе на память?
— Ещё чего! Вы должны всё сдать.
Керамика отправляется в новый мешочек.
Увы, с ней погребена и надежда привезти из экспедиции что-либо интересное. Нельзя так нельзя.

IХ

С наступлением вечера я решаю «проиграть» ту ситуацию, в которой окажусь через сутки: одна в кромешно-тёмном лесу, до ближайшего человеческого жилья — час морем на байдарке. Представила, что я одна, мужиков как бы и нет. Отвратительное ощущение. Уснуть я не смогу. А смогу ли просто простоять всю ночь у костра? Вряд ли. Если что почудится — наверно, побегу. А куда?..
Больше меня страшит медведь. От него на дерево не залезешь — он сам лазать мастак, а с моей прытью и не убежишь. Да и чего можно ожидать от зверя, который бродит вблизи жилища? Леонид Сергеевич сам говорил, что молодые медведи любопытны, а этот, судя по следам, явно молодой. Захочет проверить наши съестные припасы. Нет, не смогу я остаться тут ночью одна. А разыгравшееся воображение может выдать любую галлюцинацию — и тогда со страхом уже не справиться…
Однажды такое со мной уже было: я поехала на нашу базу аквалангистов, что под городом, поздно вечером. С рюкзаком, с гитарой вылезла из автобуса, оставалось пройти по лесу восемь километров. Километра два я прошла бодро — в предвкушении, как всех удивлю своим поздним появлением. И вдруг ни с того ни с сего, откуда ни возьмись, на меня снизошел СТРАХ. Я поняла, что я одна в тёмном зимнем лесу, никого вокруг. А может, не одна. Волосы у меня встали дыбом, и я побежала. С тяжёлым рюкзаком, с гитарой я бежала, как могла, остальные шесть километров по скользкой дороге…
Утром я сказала Леониду Сергеевичу:
— В общем, я одна в лесу на двое суток не останусь. Ночью мне одной будет страшно. Я могу запаниковать, тогда за себя не отвечаю.
— Ну а днём-то вы можете остаться? — спросил Леонид Сергеевич.
— Ну, могу…
— Хорошо, тогда палатку мы брать с собой не будем. Артём вернётся в лагерь вечером.
— Не позже десяти часов!

Х

Я осталась одна. Во-первых, наконец-то! Без мужиков легче значительно. Во-вторых, я сама себе хозяйка, какая ни есть. Буду строить свой день по своему усмотрению.
Я пошла к морю. На море вздохнула свободнее: простор, белый песок, синяя даль, и комаров нет. Благодать! Пробыв на берегу не более того времени, сколько полагалось бы на нём быть в естественных условиях, я со вздохом направилась в лагерь. Хочешь не хочешь, а место моё там.
Поставив ведро с водой, я направилась на задание — искать «орудия». Ходила по белому песку и разглядывала мелкие камушки, поминутно наклоняясь и поднимая какой-нибудь. Ничего интересного не попадалось. Так же поминутно я оглядывалась на лес за спиной, бдительно следя, чтобы не появился медведь. Что бы я при его появлении стала делать — неизвестно, но все окрестные сосны я осмотрела и на всякий случай наметила, на какую полезу. У всех у них нижние ветки были сухими, тонкими и ломкими.
Через час в глазах у меня уже всё расплывалось — песок на солнце слепил, а напряжённость в ожидании медведя не спадала. Тем более что в лесу стояла гнетущая тишь: ни ветерка, ни голоса птички. Всё мертво.
Обернувшись в очередной раз, я увидела фигуру, которой необычайно обрадовалась. Ко мне приближался человек с корзинкой.
Я встретила его широкой улыбкой:
— Здравствуйте!
В ответ услышала обеспокоенное:
— А где ваша лодка?
— У нас байдарки, они вытащены на берег.
Мужичок явно прибыл из Пертоминска и, не видя у нашего берега лодки, никого тут встретить не ожидал.
— Тут же кладбище рядом, — сказал он поспешно.
Не сразу до меня дошёл смысл фразы. Вероятно, завидев мою медленно передвигающуюся, полураздетую, согбенную фигуру, мужичок решил, что это встал из гроба какой-нибудь покойничек. Он, наверное, завидев меня, сам сильно перепугался — кому тут быть?! А я — наоборот.
— А где же остальные? — всё еще не верил он мне.
— Ушли, тут, неподалёку, — заосторожничала и я. — Археологи, на разведку.
— А палатки ваши где?
— Да вот они, — я указала рукой.
Мы разговорились. Михаила Прокопьевича супруга отправила за ягодами. Вот он и переправился сюда.
Убедившись, что я настоящая и рядом стоят палатки, он повеселел и пошёл дальше. А я продолжила обследовать пески. На них очень хорошо отпечаталась цепочка медвежьих следов двух-трёхдневной давности. Мне её часто приходилось пересекать — и каждый раз это вызывало неприятные чувства. Следы подходили к самому лагерю. Дважды в лесу, хотя и далековато, я слышала что-то среднее между хрюканьем и рёвом.
К обеду я вспомнила, что надо бы перекусить. Костёр разожгла с одной спички: ветки сухие, а на растопку пошёл ягель – горит как порох. С берега я принесла с собой два кирпича — один с «монограммой» Пертоминского монастыря, другой — чтобы установить в костёр.
Пообедав супчиком, я снова пошла на пески и тут же наткнулась на кусочки ямочной керамики. Что ж, неплохо.
Возвращавшийся с ягодами Михаил Прокопьевич застал меня за тем же делом.
— Где же ваши товарищи?
Я решила ему признаться, что археологи ушли далеко и, возможно, сегодня не вернутся. Я-то отдавала себе отчёт, что могу их и не дождаться. Я их сама отпустила, и куда я тут денусь в случае, если они не придут?
— Ну, если что, тут вот дорога, она ведёт на Заяцкий мыс. Там пристаёт паром.
— Здесь пристаёт паром? — удивилась я (ведь тут до ближайшего жилья 30 километров). — Вот не знала! Здорово!
От этой новости мне как-то легче стало. Намного легче. Выходит, не в таком уж я и диком лесу. Значит, тут тоже есть люди! Вот дорога (она проходит как раз через те пески, где я бродила) — здорово!
С Михаилом Прокопьевичем я рассталась уже почти весело. Поблагодарила Бога, что послал мне этого мужичка. Всё была не одна.

Место стоянки древнего человека.

ХI

Солнце клонится к закату. С наступлением вечера мои мысли всё чаще возвращаются к одному и тому же: меня обманули и кинули в лесу одну. Как они вообще смогли оставить меня одну в лесу, где кругом медвежьи следы?
Когда начало темнеть, я уже никого не ждала, только подкидывала ветки в огонь. Солнце село, небо заволокло облаками, поэтому темнело быстрее, чем вчера.
И вдруг я увидела их. И сразу узнала. Две фигуры быстро шли по песку. Это были Игорь и Лиля.
Я даже не смогла обрадоваться — так я к тому времени и набоялась, и исстрадалась. Вернулись они прямиком к лагерю, так как Игорь натёр ноги.
Они тоже в поисках стоянок обошли мыс Яренгский Рог. Кое-что нашли. Лиля, не скрывая гордости, показала мне целый наконечник стрелы — ювелирное каменное изделие, сантиметров в двенадцать длиной.
Повезло ей! Вот счастливая! Я, конечно, не могла скрыть зависти.
Тут на поляне в свете костра обозначилась фигура. Это был Артём. Пришел всё-таки! Хотя и опоздал на час — в лесу уже хоть глаз выколи. На плече он нёс мешок с рыбой.
— Шёл, всю дорогу песни пел, — пропыхтел, обращаясь исключительно к семейной чете, Артём, скидывая мешок на землю. — Только здесь уже замолчал: охрип.
…Наутро Артём, схватив треногу для теодолита***, убежал в лес. Я только успела крикнуть вслед:
— Артём, все-таки не забудь: не позже десяти!
А я продолжала нести службу сторожевой собаки. Мы с Лилей готовили нехитрый обед и говорили о том о сём. Игорь на время куда-то исчез: наверно, обегал последний раз окрестности лагеря. Речь зашла об их семейной жизни. Лиля рассказала, что поженились они недавно, Игорь моложе её на пять лет, а его родители противились поначалу их браку.
— Почему?
— Потому, что я еврейка.
У меня глаза полезли на лоб. По внешнему виду никак не скажешь: узкое лицо, ничем не примечательно. Ну, может быть, мелкие нерезкие черты о чём-то говорят, но у нас таких лиц навалом и в городах, и в деревнях.
— Ну да. Я ведь вообще-то не Лиля, а Циля.
Мы продолжали разговаривать, а я между делом думала: теперь-то понятно её несколько странное для меня поведение — то, что она мужикам слова против не скажет, меня в критике не поддерживает. Ясно: не наш менталитет. Понятно теперь и то, почему она за мужем как нитка за иголкой следует, просто слилась с ним и никогда не перечит, не возражает. У нашей русской бабы к мужу всегда претензии, она всегда «лучше знает», как надо поступить, она скромной тенью за ним никогда не пойдёт — всегда будет бухтеть и поучать, пока мужу плешь не проест, — у неё на всё свои критерии имеются.
Русские женщины с детства воспитываются так, чтобы ни в чём мужчине не уступать: чтобы умели всю мужскую работу делать, думать и решать самостоятельно, мужа во всём контролировать, чтобы всегда мужика в нужный момент заменить. Русская женщина — это страсть, напор, натиск, всезнание и… всепрощение. Она готова и в бой, и на работу, и на материнство одинаково, у нас нет такого разделения, как в восточных семьях: муж обеспечивает (неважно, каким способом) благополучие семьи, жена обеспечивает воспитание детей и семейный уклад. Она не только шея, но и скелет русского мужика. Не годен, по её меркам, мужик — она и «на три буквы» его пошлёт. Ведь она — и к станку, и сосны валить, и лес сплавлять. Так, девочка в деревне в равной мере с братьями умеет и колуном махать, и пилу дёргать, и коня запрячь, и лодкой править, плюс всю работу по дому делать. Жена — всё. Муж — это промысел, а если мужа нет, то хозяйка — и промысел, и пахота, и дом со скотиной и ребятишками — так уж принято на века, и так будет. Уходя на войну, в море, мужчина был спокоен, что жена сдюжит. И это до сих пор никуда не ушло. Поэтому и защита женщин — тоже женское дело, и женская солидарность у нас сильно развита. Ведь если в семье вдруг погибла хозяйка — «большуха», именно женщины позаботятся о ее осиротевшем семействе — свои, родные, или чужие. Только так. И это, наверно, характерно не только для поморок, русских, а для женщин всех славянских, да и европейских народностей.
Лишь когда Лиля сняла свой платок, я, увидев ее пышные, рыжеватые, рассыпавшиеся по плечам волосы, действительно признала в ней еврейку. Впрочем, для меня это неважно: я знаю, что евреи очень самоотверженный народ.
К вечеру вернулись Матухин с ребятами — обежав часть полуострова по берегу, Леонид Сергеевич с Виктором не нашли там ничего интересного для археологии. С собой они привели собаку — она шла за ними от самой Яреньги. И вдруг, когда мы все сидели у костра, из лесу, откуда пришли мужики, показался огромный военный «МАЗ»! (Ну как же без наших военных! Наверняка где-то неподалёку в лесу какая-нибудь часть. Лес всё больше населяется). «МАЗ» остановился напротив наших палаток. С него спрыгнул мужик, и собака сразу кинулась к нему. Мужик подошёл к костру.
— Это вы увели собаку?
— Да он увязался за нами, не могли отогнать.
Понятно с собакой-то было веселее идти, а хозяин вот за тридцать километров примчался за ней — искать.
— Пёс молодой ещё, мало что понимает, надо было всё же отогнать.
Хозяин подозвал собаку, и они уехали в сторону мыса. Хорошо хоть не с ружьём сюда прибежал разбираться.

Старый причал в Пертоминске.

ХII

Наутро Игорь и Лиля стали собирать свои пожитки, а Леонид Сергеевич предложил нам прогуляться в сторону мыса Зайчик.
Оказалось, действительно наш лагерь стоял прямо у дороги, которая проходила незаметно по проплешине плотного песка и углублялась в лес, в сторону мыса. Идти по глубоко переболтанному колёсами песку дороги было тяжело.
— О! — вдруг воскликнул шедший впереди меня Леонид Сергеевич.
Он быстро нагнулся и вынул из песка дороги каменный нож — как оказалось, очень хорошо сохранившийся.
Чёрт! Как он всё это видит, всё замечает? Ну и зрение. Да хоть бы сказал, что нужно смотреть под ноги во все глаза! Почему вот мне ничего такого значимого не попадается? Я ни разу ни на что ценное не наткнулась. Ни разу!
Я вперилась в песок дороги — но увы! Ничего! Ну ничего — такое выпадает раз, и всё — не мне!
В досаде я потащилась дальше и вскоре увидела, что мы выходим к морю — здесь обычно и пристаёт паром. Но, не дав нам расслабиться, Леонид Сергеевич повёл нас по берегу правее, и вскоре мы, углубившись в заросли, вышли к старому заводу — бывшей лесопилке. Он был давно заброшен. На фундаментах, как проржавевшие, потерпевшие когда-то крушение НЛО, стояли огромные паровые машины — импортные, скорее всего, английские, привезённые сюда ещё в веке девятнадцатом и добротно пилившие лес вплоть до последних времён, но сейчас заброшенные и ржавеющие здесь, прямо под открытым небом. Невероятно, такие агрегаты — в почти девственном лесу!
…Нам оставался ещё обед и — путь назад.
— Через два дня придёт паром из Луды, а нам надо ещё сходить в Красную Гору, — пояснил преподаватель.
На берег к байдаркам мы вышли в сумерках, на том берегу оказались уже в темноте. Разместиться нам предложили в некой временной избушке, до этого пустовавшей и капитально захламлённой пустыми пластиковыми бутылками, собрав и связав которые, можно было, наверно, доплыть даже до Америки. Зато в ней имелись кровать, топчан и две раскладушки, а ещё плита, которую можно было затопить.
А по соседству жили два брата Поповы. В поисках кипятильника я забрела к ним «в гости». Братья, как оказалось, были безработными: в Пертоминске работу с некоторых пор отыскать было почти невозможно, но деваться им было некуда. Поэтому их образ жизни оставлял желать лучшего. Кормились они чем могли. Недостаток калорий восполняли спиртным.
День ушёл на Красную Горку, меня опять оставили «на вещах». Это показалось очень обидным: ещё одна вылазка, и опять без меня. Неужели так и используют всех тёток в археологических экспедициях? Мне оставалось только строить планы мести. Впрочем, чего их строить? Я тоже уйду.

ХIII

Наутро я у первого встречного спросила, где живёт Анна Яковлевна. О ней мне рассказал Николай Попов. Просто, раз мы оказались в поморской деревне, где можно поговорить с бабушками, записать их разговор, сегодня я собиралась использовать эту возможность на полную катушку. Анне Яковлевне было под девяносто, а это везение для меня, фольклориста.
Мне рассказали, как найти её дом, и я отправилась к ней со своей тетрадочкой. Северные люди гостям не отказывают, с порога не гонят. Заходи в любой дом, если за делом. Анна Яковлевна тоже приняла меня без особых затей. Поняв, что мне от неё надо, стала рассказывать. Много рассказала — разговорилась, я только записывала. В том числе такой примерно рассказ.
У неё образование четыре класса, больше не училась нигде, а работала всё на руководящих должностях, потому что была смекалистая, справедливая и честная, а это большая ценность и редкость. О детстве своём Анна Яковлевна вот что рассказала.
Родом она из Пушлахты. В Пушлахту приходили только английские суда — за лесом. Однажды, когда ей было шесть лет, поехали они с парнями на шлюпке к английскому пароходу. Четыре километра ехали — за конфетами. Моряки спустили им на верёвке жестяную коробку конфет и печенья. А лоцман был русский, кричит им: «Дети, шторм обещают, северо-запад, у вас лодочка лёгкая, опасно». До середины доехали — шторм. Они к берегу. Но шторм был порывами, дак они прошли.
Потом она три года, с четырнадцати лет, «работала рыбаком». Отец сказал: «Не пошла учиться — будешь у коров навоз огребать». А «учиться» она ходила. Семилетка была в Пурнеме. Она и два парня решили учиться, пришли туда. Шли два дня — 60 км до Лямцы и еще 30 до Пурнемы. Посидели: рано пришли. Деревня не понравилась, и пошли назад.
В Пушлахте лазали на колокольню — звонарь разрешал. Красивая церковь была. В ней была школа, потом клуб, теперь всю её разорили. Когда погиб «Челюскин»****, мужик из Пушлахты работал на нём кочегаром. Школу назвали его именем — Агафонова Абрама Николаевича. А у её дедушки отца звали Иуда, дедушка был Ефим Иудич. Имена всем тогда давали по святцам*****. Её должны были назвать Матрёной или Варварой, но поп предложил назвать Анной — поп и попадья ласковы были, помогали людям, поп и по медицине знал. Их потом выслали на хутор.
«У деда с бабушкой были три коровы и две лошади. Зайду в клеть****** (воровала для подруг, те бедно жили: мать семерым отломит от житника), а там тазы масла топлёного, бочки сёмги, ушаты творогу. Бабушка пекла пироги масляны: «Опять понесла девкам!». За заслонку******* спрячу. Один отец у них работал, остальные — малышня. А у нас четверо мужиков работали — пахали. Я в семь-восемь лет нарублю лесин******** — берёз, окарзаю*********. (Я на лошади любила ездить — сама и запрягала, я одна на Карьке работала. Ездила на лошади во всю силу! Такая сроду дура была — розмужичье**********). Привезу домой брёвна, распилим. Говорили: «Анна-то, наверно, на парня была делана, а родилась девка». Я строевой лес скатывала, не жердиночки, — три плота сплотили и стали дом строить. Бревно-то гладкое должно быть: чтобы не меньше 28 сантиметров в отрубе. До зимы дом сложили».

В семнадцать лет была на сплаве леса — за Онегой, на Хайнозере. На лесозаготовках сначала возила лес на лошади, потом пилила его с корня. Потом работала счетоводом, бухгалтером, председателем сельсовета, рыбкоопа***********. Отказалась быть заведующей столовой, управляющей госбанком, ревизором — не поехала на курсы, хотя очень настаивали. Видимо, интуитивно избегала опасности. И замужем не была. Но сына родила и воспитала.
Попрощавшись наконец с Анной Яковлевной (она не умолкала и на пороге — разошлась), я пошла осматривать посёлок — бывший город, Пертоминский монастырь, пофотографировала его. Разглядывала пертоминскую кручу: ведь понятно, что посёлок стоял всегда на злачном************ — уловном, рыбном месте, здесь народ с того самого каменного века и жил, — сколько здесь всего в обычных осыпях кручи может быть! Но осмотр мне не удался: круча была слишком крутая, замусоренная, да и не специалист я — выхватывать взглядом нужные предметы, как археолог. Это уж говорила во мне под конец неутолённая жажда поиска, только и всего. Хотелось срочно чего-нибудь этакого «найти», обнаружить, назло всем! Но пришлось возвращаться «домой».
Пока я собирала фольклор, Леонид Сергеевич с Виктором готовились в путь на байдарке в Луду. Все оставшиеся отправятся туда же утром на пароме.

Остатки строений Пертоминского монастыря.

ХIV

…Подошёл паром, и все забились на судно. Мы поедем без романтики, зато простенько и со вкусом.
Поливал дождь. С переменным успехом — то в тесном кубрике, то на обсыхающей палубе — мы прокоротали четыре часа пути. Конец августа первый раз огрызнулся затяжным дождём, да уж и пора.
На берегу нас встречали Леонид Сергеевич и Витя. Автобуса ждать ещё три часа, но они договорились с местной жительницей, и она всех пригласила к себе в избу.
Хозяйка Любовь Ильинична сидела вместе с нами, пока мы неспешно перекусывали. Хотелось, видно, поговорить: может, редко кто к ней в деревню заглядывает. Ну, тут-то я попала в свою стихию. Достала тетрадочку и давай её расспрашивать о житье-бытье, всё подряд. Язык у неё наш, поморский, хоть и не такая уж она старая — всего 76 лет (а выглядит на 66 — оказывается, местные жители берут солоноватую воду из залива, другой нет, пьют ее и живут долго — за 90 лет. Да и неудивительно: район здесь чуть ли не стерильно экологически чистый, по сравнению с дельтой Двины, где наши города отравили всё вокруг себя). Любовь Ильинична, среди прочего, поведала и такие истории.
Деревни Уна и Луда жили рыбной ловлей и солеварением. Любовь Ильинична в молодости возила молоко во флягах на байдарке. Одна байдарка была уже дёржана (изношенная), у неё дно отвалилось, фляги утонули. За десять лет она две байдарки издержала — дно у той и другой отвалилось. Против течения байдарка не шла — она таскала её за верёвку по берегу, остались следы белые на спине, как ремни у солдат, крест-накрест. Однажды в её байдарку с флягами на воде шибанула молния — три раза: ударила ей в спину, в голову, обожгла лицо…
Вышла замуж. Свекровь решила с самим (мужем) развести, поговорила со своими тремя подружками, подсунула в подушку и зашила крепко чёрными нитками гвоздь, к нему ниткой из савана привязала тряпку, которой обмывали мертвеца. Они с самим и стали ругаться. Любовь Ильинична ушла, не приходила две недели. Он стал сохнуть, чахнуть — любил её. Соседка ей сказала: вернись, погибнет. Она вернулась. Колдовки пытались снять порчу, но не удалось — долго они ещё ругались. А сын знал про мать, что это она подстроила, и ненавидел её. Как останется с ней — ругается; не кормил, та упадёт — он на кровать не поднимет…
Наконец, с опозданием, пришёл автобус. Все в радостной спешке схватились за свои баулы. Расставаться с радушной хозяйкой да и с настоящей поморской деревней не хотелось, но пришлось поспешить вслед за всеми.
Загрузились в автобус — ба! — Андрей Веселов, наш историк, недавний студент, а теперь аспирант, приехал экспедицию встретить! Просто решил прокатиться до Луды.
— Валентина, вы-то что здесь делаете?
— Как что — в экспедиции была, студенческую практику отбывала.
— Ну и как?
— Да ничего.
— Она у нас всё от медведей спасалась, — съязвил Артём.
— Да она у нас вообще писательница, — Андрей подхватывает шутливо-издевательский тон.
— Как?! — все головы придвинулись к нам. — Настоящая писательница?! Что ж вы молчали?
— А что говорить-то? «Здрасьте, я ваша тётя, прошу любить и жаловать»?
— У вас и книги есть?
— А как же. Вон в рюкзаке.
— Что?! И вы молчали? — Артём забыл свой язвительный тон. Вот мальчишка!
Мы мелко трясёмся и летим по пыльной песчаной дороге. Я начинаю вытаскивать со дна рюкзака книги, которые неведомо зачем взяла с собой в лес — просто по привычке, наверно.
— Подарите! С надписью!
— О, автограф, пожалуйста!
Я надписываю книги и раздаю студентам и историкам.
Наша экспедиция заканчивается в тряском и валком автобусе.
— О-о-о! — кричит Артём. — Здесь уже мобильник ловит!
И все дружно хватаются за телефоны, звонят родным и друзьям.
Ну и ладно. Кончились мои мытарства. Скоро я буду дома.

15 сентября 2007 год — 14 июня 2017 год

___________
*Отщeп — скол, пластина, отбиваемая от куска кремня или другого камня.
**Рeтушь — подправка рабочих краев каменных орудий путём отделения мелких чешуек от поверхности камня.
***Теодолит — геодезический инструмент для определения направлений и измерения вертикальных и горизонтальных углов.
****«Челюскин» — советский пароход ледокольного типа, был зажат и раздавлен льдами.
*****Святцы — то же, что и месяцеслов.
******Клеть — в избе помещение хозяйственного назначения.
*******Заслoнка — крышка для закрытия входного отверстия печи.
********Лесина — дерево.
*********Карзaть — обрубать сучья, ветки.
**********Розмужичье — полупарень, женщина, похожая по наружности, приёмами, голосом и пр. на мужчину.
*********** Рыбкоoп — магазин кооперативного товарищества.
************ Злaчный — тучный, плодородный.

Фото автора из состоявшейся экспедиции. Домик экспедиции в Пертоминске.