Илья ПАВЛОВ: «Русской мыслью взращён и распят»

http://nworker.ru/wp-content/uploads/2017/07/131_d1093-m.jpg

23 июля — 25 лет со дня смерти поэта, искусствоведа, философа и коллеги-журналиста «Северного рабочего»

Поэт

Достаточно искры —
и вспыхнет тростник.
Достаточно слова,
чтоб образ возник.
Достаточно верного слова.
Но если ты лжёшь —
набегает земля,
срезая трюма твоего корабля,
где чётки Паскаля и кляксы Золя,
обиды и паспортные штемпеля,
и койка матроса Рубцова.

Борхес

Город, повёрнутый к морю задворками,
Борхес, прочитанный в сильном ознобе,
тонкими пальцами, бельмами зоркими
высмотревший в материнской утробе
странного города — родственный плод.
«Скорая помощь» стоит у ворот.
Сложный маршрут к сумасшедшему дому
не удаётся шофёру слепому:
В сонном кювете ржавеет машина.
Это Россия, а не Аргентина!

Закрытый город

Клетки прямоугольных кварталов —
вид с небес не обрадует глаз.
Чей-то ум, занятой и усталый,
зыбкий город придумал для нас.
Не века — окаянная воля
подняла этот город-завод,
где, оставив погосты и поле,
собрался деревенский народ.
Здесь прошло наше стылое детство.
Где ты, море? Где берег реки?
Но мы приняли это наследство,
и придётся отыскивать средства
сообща заплатить все долги.

* * *

На Севере кратка судьба поэта, Как зимний день.
Здесь Запад и Восток,
Сойдясь, так мало оставляют света,
Что он без боли свой встречает рок.
Его друзья, что собрались на тризне,
Глядят сурово, скорбь свою тая, —
Ослеплены неверным солнцем жизни,
Они не видят звёзд небытия.
Лишь ночь откроет: не одно есть Солнце!
Не многие о звёздах помнят днём.
Над сводом неба и в глуби колодцев
Они горят незыблемым огнём.

Черёмуха

Как когда-то обрастала дом она!
А теперь — все окна перебиты,
Старая черёмуха обломана —
Слишком уж сладка и плодовита.
Виловатый ствол разодран натрое,
Выкручен черемуховый стан,
И раскидистое многошатрие
Полегло в крапиву и бурьян.
Ягоды чернеют одинокие
В поржавевшей неживой листве,
Плесневеют стены пустоокие
В нежилом паучьем колдовстве.
Никогда глазницы застеклённые
Тёплым не засветятся огнём.
Не поднимет голову зелёную
Дерево, перерастая дом.
Не вскипит уборами весенними,
Белыми, совсем без желтизны,
Зачиная в соловьином пении
Ягоды под ласками луны.

Пальма и сосна

Снят с киота зоркий Иисус —
Там сейчас зелёное миганье,
Странный запах и тяжёлый груз
Элементов электропитанья.
Под кистями пальмовых ветвей,
Что прибил прапрадед мой, паломник,
Между маслянистых батарей
Утеснился радиоприёмник.
Зазвучала правильная речь,
Странная для северного уха,
А икону унесла за печь
Тихая высокая старуха.
Здесь сосной густое помело
Осенило сумрак глаз Господних.
Хлебная лопата, как весло,
Чугуны, ухват и сковородник:
Через все болота и леса
К нам пробилась перекличка мира,
И дядья ловили «голоса»
В хриплых дебрях радиоэфира.
Но презрев такие чудеса,
Я толкался у печного устья,
Где огонь живил Его глаза
Палестинской и российской грустью.

Обрыв

Русским чувством согрет и остужен,
Русской мыслью взращён и распят,
Шёл поэт. Горизонтом запружен,
Перед ним растекался закат.
Глубина неподвижного взгляда
Все века замыкала в кольцо,
И сиянье сокрытого клада
Изнутри освещало лицо.
В тёмных водах реки всепричастной
Клад другой потаённо светил,
И паломник над кручей опасной
На границе обрыва застыл.
Закипела речная стихия,
И послышалось из глубины:
«Обернись: покрывает Россию
Тень избранничества и вины.
Очень скоро державные крылья
Упадут, и до самых небес
Мелким мусором, гарью и пылью
Небывалый закружится бес.
И отец, отягчённый обрезом,
С дерзким сыном заплатят за дом
Русской кровью, что станет железом,
Русской правдой, что станет свинцом…»
Под ногами на кромке откоса
Шевельнулась сухая трава,
И обрушился инок-философ,
Не дослышав речные слова.
Взбаламучено глиной обрыва,
Замутилось теченье реки.
«Не случайно. Мы слышали взрывы.
Был подкоп», — говорят старики.
Если воды очистятся снова,
В глубине засветлеет лицо,
И всемирного русского слова
Полыхнёт золотое кольцо.

Особое явление в поэзии Северодвинска

С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДА

Илья Павлов — совершенно особое, масштабное явление в северодвинской поэзии. Главная отличительная черта его поэтики и стилистики — высокий интеллектуализм. Эрудированность, глубокая начитанность, даже книжность Павлова генерировали своеобразную систему тем, мотивов и образов, которые значительно крупнее лирических мотивов, традиционно развиваемых провинциальными авторами: воспевание красоты местной природы или быта родного города или деревни.

О русской и мировой культуре

Павлов по своей сути принадлежит к той части русской поэзии, которую называют «интеллектуальной», «элитарной», рассчитанной на образованного читателя. Во многих его текстах обнаруживается то, что почти отсутствует у провинциальных поэтов — обильная интертекстуальность. Даже поверхностный взгляд на оглавление сборника свидетельствует о широте освоенного Павловым культурного поля: «Борхес», «Набоков», «Флоренский», «Александр Сокуров» в названии стихов, а сотни других имен и цитат, прецедентных для мировой и русской культур в явном или скрытом виде содержатся внутри текстов. В них, например, «Стефаном Пермским» рифмуется со словом «дерзким», а «сапоги Деникина» — с «образом Солнцеликого», и нередко присутствует интеллектуальная игра: «Нас одарит тот, кто весел с нами, / Тот, чьи инициалы слово ДА» (здесь видно, какое значение имела для И. Павлова «Роза мира» Д. Андреева).

Образ города родного

Но вот что удивительно: при всей космогоничности мира, создаваемого в стихах Павлова, их философичности и публицистичности нашлось-таки место образу родного города. И, как это бывает у крупных поэтов, образ этот заметно отличается от того, что был создан до Павлова.
Началось с того, что в 1987 году в «Северном рабочем» было опубликовано стихотворение о городе, в котором все, конечно, узнали Северодвинск.
Соты прямоугольных кварталов.
     Вид с небес не обрадует глаз.
     Чей-то ум занятой и усталый
     Сочинил этот город для нас.
     Не века, а державная воля
     Подняла этот город-завод,
     Где, оставив погосты и поле,
     Собрался деревенский народ…
Наверное, впервые о Северодвинске было написано без набивших оскомину и превратившихся в поэтические штампы чаек, моря, сосен или стапелей. (Справедливости ради отметим, что и у Павлова есть «Зеркальное море и серые волны песка / Кончается набережная, начинаются дюны…» — в стихотворении «Горожанка», 1990). Более всего цепляет отрицательная лексика: «не обрадует глаз» (это о родном-то городе!) и «оставив погосты и поле», что значит оторваться от почвы, от привычного уклада жизни.
Но самое поразительное, что спустя непродолжительное время этот текст был трансформирован и стал транслировать такую картину родного бытия, где иллюзорности места уже не осталось, зато трагизма —  хоть отбавляй. Новый вариант был опубликован в первом и, увы, посмертном сборнике «Делатель совести» (1993), изданном другом поэта, вологодским писателем Александром Драчёвым. Стихотворение получило название «Закрытый город».
«Клетки прямоугольных кварталов» (ассоциирующиеся с тюрьмой и несвободой) вместо нейтральных «сот». Вместо строки «Сочинил этот город для нас» — страшный образ «зыбкого города», построенного на болоте, а значит, призрачного, фантомного. Кроме того, существенно исправление политкорректного «державная воля» на «окаянную». Оба варианта текста датированы 1987 годом, но как же они отличаются! Студенты-филологи, когда мы анализировали стихотворение, даже предположили, что первого варианта коснулась цензура.

 Закрытый — значит несвободный

Да, Северодвинск был закрытым, режимным городом, и это меняло самоидентификацию и мировосприятие северодвинцев,  ощущавших своё избранничество и значимость для страны. Но дело не в этом. «Закрытый» — метафора, причём новая для поэтического языка ХХ века; метафора, ставшая символом. «Закрытый» — замкнутый со всех сторон, несвободный, несвобода — это смерть… О смерти напоминают и последние строчки, в них говорится — поэтически, иносказательно — о тысячах узниках ГУЛАГа, строивших наш город «на костях». Перед ними мы в долгу,  это — наше «наследство».
Закрытый Северодвинск концептуализировал не только невозможную для поэта советскую действительность, когда за чтение Солженицына можно было угодить на «пермские и мордовские нары политзоны», но и в принципе передавал трагическое мироощущение — без Бога. Напомним, что христианство было идеологией жизни Ильи Павлова.
Несвобода — это «ад за государственным забором» («Провинциальный сонный мещанин», 1988), в котором угадываются наши секретные предприятия — Павлов несколько лет работал электромонтажником на строящихся подводных лодках. Смерть как бы разлита внутри города, она принимает образ радиации: «Закапывают листья. Радиация / Тому причиной или чья-то блажь» (1990). Примечательно, что это поразительное стихотворение снабжено эпиграфом: «Он её любил». Её — кого или что? Видимо, здесь — Родину, какой бы она не представала в разные эпохи.
Стихотворение «Закрытый город» стало своеобразным инвариантом, который открыл совершенно новый аспект поэтического представления образа Северодвинска.  И, словно вступая в диалог с Павловым, свои варианты развития темы «закрытый город» предложили Ангелина Прудникова, Андрей Сазонов  и  Татьяна Щербинина. Наверное, это красноречиво свидетельствует о том, какое  значение оказала поэзия и мировоззрение Ильи Павлова на местных поэтов.
А хотелось бы, чтобы не только на поэтов, но и на всех читателей-горожан, поскольку сегодня многое из того, что предсказывал Илья Павлов, сбылось, и его стихам, «как драгоценным винам», приходит «свой черёд»…

Роман ПОПОВ,
кандидат филологических наук

Редактор
Редактор
Administrator

Последние новости

Рубрики

Календарь публикаций

Июль 2017
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
 12
3456789
10111213141516
17181920212223
24252627282930
31  

Архив записей