Михаил ЯКОВЛЕВ
Родился в деревне Шотова Пинежского района в 1937 году. Окончил Архангельский медицинский институт, работал врачом в Сурской, в Карпогорской районной больнице. В Северодвинске живет с 2005 года, примерно тогда же начал писать воспоминания. В 2007 году издал книгу «Три фронта пинежской деревни», в 2016-м — «Размышления деда Миня». Отрывки из этой книги мы здесь приводим.
Недоросшее воинство
Призыв на войну семнадцати-восемнадцатилетних недоростков (из-за недостатка более старших) сельская молодёжь восприняла как призыв к ней Родины стать последним щитом от порабощения и полного уничтожения народа. И она отозвалась на этот призыв: мальчишки и девчонки стремились попасть на фронт.
Призывная комиссия работала в военном комиссариате райцентра. Отсюда новобранцев группами вели пешком от одного сборного пункта до другого, наращивая на конечном пункте численность партии, отправляемой на областной сборный пункт.
Вот очередная толпа новобранцев бредёт через деревни. Они одеты и обуты в старенькие отцовские или дедовские обноски. Некоторые из новобранцев настолько малы, что полы или рукава свисающих с плеч обносков волочатся по заснеженной дороге, а на ногах болтаются опорки, из дыр которых торчат концы намотанных на ноги онуч, сделанных из обрывков маминых или бабиных одёжек.
Бабы и малые ребятишки каждой попутной деревни, завидев их, выбегают на дорогу, молча стоят у обочин, провожая это недоросшее воинство, дрожащими руками осеняют его вслед крестным знамением, а когда оно скрывается за околицей, деревня оглашается тоскливым, горестным бабьим воем. Бабы понимают: перебьёт германец этих последних мальчишек, не вернутся они с войны, и останутся матери сиротами, девочки — вечными невестами, а нашему народу будет вырождение, наступит конец.
Но… проревутся бабы и ещё яростнее «впрягутся в оглобли» — и в свою, и в мужичью деревенскую работу. Им нельзя раскисать — война.
Новобранцы
«Нас, семнадцати-восемнадцатилетних, едва успевших в учебном отряде подкормиться, обучиться держать в руках винтовку и стрелять из неё, бросили в качестве подкрепления на передовую. Встретившие нас взрослые солдаты возмущённо и огорчённо качали головами: «Уж с этими навоюем! Детсад, да и только! Куда же бы вас спрятать-то?».
Немцы начали артобстрел наших позиций. С первыми же разрывами снарядов над передовой понеслись душераздирающие, полные боли и ужаса вопли раненых наших товарищей-мальчишек: «Ма-а-а-а-ма-а-а-а!». От этих воплей глаза солдат застилают слёзы. Над передовой понёсся отчаянный мат в адрес командования: «Подкрепление» прислали из детского сада, растакую их!.. Сейчас немцы в атаку пойдут, а мы целей не видим!».
Артобстрел внезапно прекратился. Мы, оставшиеся целыми, высунулись из укрытий да так и застыли от страха, как суслики в степи у нор: немцы идут на нас в атаку! Они громадные, оскаленные, в железных касках, строчат из автоматов — страшные! И снова понеслись над нашей позицией вопли вновь раненных мальчишек. Чем закончился тот бой, я не знаю, так как очнулся в госпитале, весь забинтованный. Понял только: наши отцы и старшие братья, на помеху которым нас принесло на передовую, защитили и спасли нас от смерти или плена.
После госпиталя меня направили в военное училище».
Капитан в отставке Николай Петрович при встрече здоровается левой рукой и при разговоре поворачивает голову к собеседнику левым ухом, так как правая рука у него искалечена и правое ухо не слышит после ранений, полученных в том первом бою.
Воин Афоня
При прохождении призывной комиссии сначала измеряется рост призывника, который должен быть не менее длины винтовки, то есть 150 сантиметров. Мальчишка становится под мерку, мерка брякает, сестра-мерщица называет цифру, и очередной вояка гордо выскакивает из-под мерки: «Годен!».
А вот Афоне не хватило одного сантиметра. Он изо всех сил тянулся, требовал снова и снова перемерять его, но мерщица каждый раз радостно сообщает: «149! Не годен!» (наверное, думала: «Хоть этот останется!»). Афоня в отчаянии заплакал. Тогда военком пожалел парня. Он «накинул» Афоне недостающий один сантиметр и призвал его на войну. А мерщица горестно завыла, как выли тогда все бабы при получении «похоронки»…
Афоня вернулся с войны домой после длительного лечения от ранений в госпиталях больным калекой. У него плохо двигалась в суставах рука, не видел один глаз, плохо дышало и часто воспалялось простреленное лёгкое, открывалась язва желудка.
Но Афоня не роптал на судьбу и не унывал. Сочувствующим он говорил: «Я-то что! Вон сколько ребят погибло! А я вернулся! Живой! И почти здоровый! Я не только за себя, а и за них должен ещё много сделать!».
Однажды 31 января, в престольный, самый морозный деревенский праздник — Афанасьев день, Афоня пришёл в клуб в щегольских сапогах, в гимнастёрке и галифе, заказал гармонисту играть «русского» и стал плясать.
На полу клуба, протопленного только по случаю праздника, намёрзло много ледяных бугорков от накапавшей с оттаявшего потолка и замёрзшей на полу воды. Афоня поскользнулся на таком бугорке и упал.
Он сбросил сапоги и портянки, воскликнул: «Не мешай, мороз! Ты на фронте был нашим другом! Это я только за себя сплясал! Я сегодня именинник и должен ещё за всех моих, не пришедших ко мне, погибших, деревенских и фронтовых друзей сплясать!».
Афоня вскочил, приказал: «Играй, гармонист! Это — за Ваньку!» — и босиком пустился в пляс.
«Это — за Ваську!» — воскликнул Афоня и снова плясал.
«Это — за Витьку!» — кричал Афоня и плясал.
«Это — за Петьку!» — и Афоня снова пляшет.
«Это — за Пашку!» — продолжал Афоня свой скорбный счёт и пляс.
Так отплясал Афоня, босиком, перечисляя и поминая, за всех погибших — деревенских и фронтовых — друзей и товарищей. Лицо его было горестно-яростным, а по щекам стекали слезинки.
Гармонист-самоучка старательно растягивал и сжимал мехи старенькой, едва дышащей гармошки, выжимая из неё все возможные звуки, между коленцами смахивал со своей щеки слезинку, молча и судорожно втягивал в себя сквозь стиснутые зубы воздух и играл.
Закончив пляс, Афоня сел на пол, навернул на ноги поданные ему кем-то портянки и обул сапоги. Люди стояли кругом и молча смотрели на Афоню полными слёз глазами. Афоня встал, подтянул голяшки сапог, притопнул ногами, поклонился народу и вышел из клуба.
Афанасий Алексеевич женился, вырастил детей, доупокоил родителей и до последних дней жизни работал.
Отец с войны пришёл!
Собираясь однажды со старшими за черникой в густой ельник, уже подросший, шестилетний Мишка мечтательно проговорил: «Вот бы тата с войны пришёл и мне пилотку принёс. Я бы её надел, бортики отогнул, от гнуса уши закрыл и всех больше ягод насобирал!».
Отстрадав из-за гнуса в лесу, они возвращались с ягодами домой. Уже прошли осек и дальние поля. И вдруг из деревни бегут навстречу им ребятишки и весело кричат: «Ми-и-и-шка! Лети-и скорей домой! Твой отец с войны пришёл!».
Как мчался домой по дороге и влетел по взвозу в распахнутые поветные ворота, Мишка не помнил. Дверь из горницы на поветь была раскрыта настежь. Перед Мишкой предстало: у стен на лавках, в клубах махорочного дыма, сидят старики и пришедшие ранее с войны мужики и смолят цигарки; у печи толпятся с радостными слезами на лицах жёнки и девки; посредине избы стоит табурет, на нём — раскрытый кисет с махоркой, а у печки сидит на своём стуле босой, в солдатских галифе, белой нательной рубашке и с протянутыми к Мишке руками живой отец! Мишка влетел в эти руки и утонул в них от счастья…
Бабы у печки шептались: «Ай да Мишка! Не ленился, молился боженьке, вот и вымолил живого отца!».
…А Михаил всю жизнь помнит солдатский запах отцовского тела, бережную надёжность отцовских рук, и при этом воспоминании каждый раз ощущает себя тем маленьким, шестилетним мальчонкой.
