И снова о том, каково было жить и работать на Севере в войну

Беда не приходит одна

1941 год выдался неурожайным. Питались мы плохо. А из-за войны ещё многократно возросли нагрузки на тружеников. Увеличилась и потребность
в угле, ужесточились требования к срокам его поставки. Отец возил его в самые жестокие морозы. Однажды, голодный и уставший смертельно, он уснул в санях — от замерзания его спасли случайные встречные. Но в марте 1942 года отец умер: сказалась непосильная работа. Он пошёл добыть для семьи хлеб. И принёс чёрную коврижку. Не знаю, где и как он добыл её. Помню: разрезал отец коврижку на четыре куска, но свой не стал есть — отдал мне, младшенькой. Потом уснул. И не проснулся… Это было 8 марта.
И в тот же самый день мы потеряли кормилицу-корову, носящую телёнка. Кто-то по злобе ударил её вилами! Пришлось её зарезать. Мясо ушло на похороны, немного раздали, что-то продали… Так дожили до середины мая. Настала пора сажать овощи. И тут маме назначили ехать в Нёноксу выполнять трудповинность — на солеваренное производство. За неповиновение в войну разговор короткий… Огород мы так и не посадили — не знали, когда вернёмся, да и ухаживать за ним было некому. Нас, малолеток семи и десяти лет, мама взяла с собой. Собрали одежду, постельное бельё, посуду, самовар, немного еды. И живую курочку в ведре, связали её, чтобы не убежала. Но она всё равно выбиралась из ведра, мы долго ловили её, это было страшно…

Суп из воробья

От Лаи до Молотовска, Водогона, Солзы добирались по-разному. От Солзы — пешком берегом моря. Рыбаки, видя наше состояние, кормили рыбой и ухой. Своей еды у нас уже не было. Ночевали тоже у рыбаков. Идти было очень трудно…
Но вот мы в Нёноксе. Начальник солеваренного промысла ждал хорошего подспорья, а пришли мы, слабосильные. Он даже выругался и плюнул… Мы должны были готовить дрова для печи солеварни. На земле чурки в два обхвата, и надо было их подкатывать к печи и колоть. Мама вбивала в чурки железные клинья, а мы обухом топора били и били, пока не раскалывали. Дрова разжигали керосином, мы чуть не сгорели. А ещё приходилось вручную доливать и размешивать рассол…
Питание на промысле не было организовано. Ходили на мельницу и собирали на земле зёрна ячменя, ржи, гороха. Силками ловили воробьёв, скворцов, варили из них суп — было очень вкусно.
Холодные, голодные, мы страдали от вшей. Почти всё, что было с собой, обменяли на молоко, хлеб, картошку, рыбу. Стало совсем невмоготу. Стали проситься домой. Нам отказали. И тогда мама решила уйти самовольно. Выбрала момент, и мы бежали, бросив всё. Шли по берегу, оглядывались. Но погони не было. На обратной дороге нас снова подкармливали рыбаки. Добрались до Солзы — дальние родственники накормили нас, дали кое-что из продуктов и немного денег на проезд.
Погони не было. Не было и розысков. Слава Богу, он нас спас.

Долгая осень 1942-го

Мы вернулись в Лаю… И ужаснулись. В доме были чужие люди — беженцы, эвакуированные. Плохо одетые, грязные, голодные. Все дрова сожжены, и часть мебели, и даже обшивка стен.
Потом беженцев перевели в другое место. А нашей семье пришлось устраивать быт. Огород мы не посадили, так как были на трудповинности. Кур и овец не было. Помню вечное чувство голода. А ещё фашист-ские самолёты. Особенно — налёты в конце августа и в конце сентября 1942 года. Бомбили Архангельск, а не нашу деревню, но гул моторов наводил ужас, мы с сестрой забивались в погреб, закрывали головы…
Трудная и долгая осень 1942-го, за ней — зима и весна. Однажды мама загнала в дом собачку и ловила её, долго-долго. А потом кормила нас собачатиной. И до сих пор мне неловко… Ходили с сестрой выкапывать мороженую картошку. Изредка мама приносила мясо и жир тюленей. Бывало, она ходила на железнодорожную станцию Лайскую, в 10 км от деревни, и расчищала снег, за несколько дней давали хлеба и немного масла, сахара и крупы.
Работала мама и дояркой, а ещё при уборке коровьего навоза, по ночам. Дежурили в коровнике и мы. Ночами по очереди спали на печке, а утром и днём прибирали коровник. Навоз вывозили на одноколёсной тачке по узенькой доске. Он рассыпался. Мы собирали его и везли в большую кучу. Все грязные, шли домой отмываться.
А морозы стояли трескучие.
В 1944 году колхоз выделил нам тёлку. Она подросла и стала дойной коровой — тогда голод отступил, и мы ожили…
Евдокия АБРАМОВСКАЯ