10 января 2017 года северодвинскому поэту Андрею Сазонову исполнилось бы 50 лет. Если бы он был жив. А так — 50 лет со дня рождения. Дата, о которой нам напомнила Ангелина Прудникова, возглавлявшая некогда литобъединения «Гандвик» и «Адамант» и принимавшая участие в жизни молодого — тогда — дарования.
Путь к вершинам
Вот думаю: а могло бы быть иначе? Торжественный вечер в ДК с презентацией очередного сборника, поздравлениями от коллег по поэтическому цеху, цветами от отдела культуры… Живой Андрей, несколько располневший и слегка облысевший, кланяется, произнося ответные слова, и декламирует что-то из новенького, держа в напряжении зал… А в зале — живой Эдуард Федоренко. Живой Арон Менц с гитарой выходит на сцену, чтобы спеть песню, посвящённую Андрею… Эх, уходят до срока яркие таланты — из жизни, со сцены, с газетных страниц, а то и из памяти уходят.
А может, был бы фуршет в Центральном Доме литераторов в Москве — ведь в столице Андреем, когда он в 1996 году поступил в Литинститут имени Горького, очень заинтересовались. Сразу приняли в Союз писателей, предлагали площадки для выступлений… Были люди, готовые принять участие в судьбе провинциального гения. Но, видимо, он не чувствовал себя уютно среди москвичей, его тянуло к северодвинским друзьям-поэтам, но круг был уже разорван — и Андрея мотало то в Питер к Наталье Плужниковой, то в Старую Ладогу к Светлане Дубровской, то в Суздаль к Петру Корельскому. В Суздале он даже пытался осесть с гражданской женой, художницей Ольгой Дмитриевой… А в Москве его тем временем тщетно разыскивали представители телевидения и печатных изданий.
В редакции «Северного рабочего» он не появлялся год, а то и два. Как-то мы с коллегой Андреем Нефёдовым сидели вечером и сетовали на нехватку гениального в окружающем культурном пространстве… И вдруг в окно мощным ударом впечатывается снежок. Мы аж вздрогнули. А через минуту на пороге возникает сияющий Сазонов. Принёс новые стихи, эссе, рассказал об учёбе в Литинституте. Это была такая радость!
С печатью обречённости
Но когда уже приватно стала расспрашивать об общих друзьях, о планах на жизнь, речи его меня удручили. Лежит, мол, на нём страшное проклятие, из-за него он приносит несчастья всем, кого любит, поэтому вынужден отовсюду бежать, обречён на муку и трагический конец… Я говорила, что нельзя культивировать такие мысли (вдруг реализуются?), что нужно хотя бы попытаться самому сменить установку. И что мне, как вдове поэта, слышать подобное просто больно. Он же отвечал, что с ним всё уже решено в высших сферах и ничего изменить нельзя…
Я всё же надеялась, что все эти мрачные речи — хотя бы отчасти — рисовка. Понятно, поэту необходим драматизм, иначе его творчество будет и не поэзией вовсе, а просто игрой слов. Но жизнь-то Андрей любил. Любил читать, размышлять, писать, любил выступать на публике: декламировал он мастерски, любил дружеские посиделки до утра. Женщин любил, и женщины его любили, красавца кудрявого, ясноглазого. Да вот всё как-то криво получалось. Безденежье, неустроенность. А он жил в мире литературы, в мире чувств, образов и смыслов, стремясь постичь тайны бытия и творчества. Достиг уже того уровня мастерства, когда завораживающие тексты рождались просто на потоке сознания…
Нелепая случайность или предвиденный им трагический конец?
…Друг мой Смерть,
Я всё думал про нас;
Отпер двери, лампаду зажёг И вино я поставил на стол,
Поджидая тебя.
Ждать осталось немного…
(«Четьи-Минеи»)
Андрей погиб в 2001 году при пожаре в возрасте 34 лет, не успев ни окончить Литинститут, ни издать хотя бы одну книгу. К счастью, рукописи не горят. Благодаря Андрею Нефёдову в 2003 году в свет вышел небольшой сборник «Сочинения»: стихотворения, поэма, рассказы, эссе, наброски, пьеса, — куда вошли наиболее значительные, характерные для автора произведения.
…Живущие за уголья
маминых глаз
Поймут ли
Сердчишка кожей:
Я — это о вас рассказ.
О чём я живу?
О чём ты, жизнь?
Как боль,
Растай со вздохом.
(«Для живых», пьеса)
…На Твоей ли я ладони,
Продлеваясь гулом крыл,
Понимая, тайну понял —
Кто во мне меня прожил?
(«Гедеоновка», поэма)
Так о чём жил Андрей Сазонов? О том же, что заповедовал Христос: будьте как дети. Через всё твор-чество Андрея красной нитью идёт: «Я совсем не взрослый. Я маленький мальчик ещё».
Только сохраняя душу в первозданной детской чистоте, со способностью страдать и сострадать, можно увидеть Бога в явленном нам мире. И только оставаясь ребёнком в душе, можно создавать воистину гениальные произведения. Правда, плата за плоды от древа познания Добра и Зла высока безмерно…
Андрей САЗОНОВ
Благословение
Белиберда. Нелепица. Усталость.
Поддельным настоящее казалось.
Придумалось, а правдою осталось,
И я от края в страхе отступил.
Рукой махнул ошую, одесную,
С напастями пошёл на мировую
И даже кое-что кому простил.
Есть в нашем городишке-огороде
Забытый домик, ларчика навроде.
Осиновых наслушавшись мелодий,
Кирпичная его стареет кость.
И дверца в нём, она от ночи талой,
Когда меня ни много и ни мало
Три восемьсот на свете родилось.
Сюда-то вот неведомая сила
На низкое крыльцо
и примостила —
Сижу, качаю чёрта на ноге.
А что мне?
Я законченный придурок,
Волшебной спичкой оживлю окурок,
И он дымит… а я горю в огне.
Давно здесь бабы не орали матом,
Роддом уехал, и названье снято.
Домов меняя клички, что заплаты,
Себя ли мы меняем на пути?
Каким-то станешь,
домик колыбельный?
Дом жёлтый? Дом развратный?
Богадельный?
Тюремный дом? А может быть,
молельный?
Мертвецкий дом… А! Некуда пойти.
В ком успокоиться?
Куда ни сунься — крики
И корчат рожу благостные лики;
Душа висит на мокрой пуповинке…
Отстаньте, рожи. Дайте объяснить,
Что попусту я вас не беспокою,
Что нить одна, а кукловодов двое,
И каждый дёрнуть норовит за нить.
А всё же странно это,
странно, странно:
И я, и дом, и трепет деревянный
Ветвей по-старому, как раньше,
как вчера.
Июль. И я совсем не озадачен,
Что скоро минет вечность, не иначе,
Как матушка моя — земля сыра…
Песок родной, заботливая глина!
Откройся околдованному сыну:
Где, где «Аминь»?
Я тычусь наугад.
И только-то всего и понимаю,
Что если образа глядят из рая,
То в преисподнюю —
не в нас они глядят…
Благослови. И так, благословенный,
Тогда скажу: «Не надо сокрушений
О прошлых муках…
Прошлое лишь тени
Грядущего. Ночь вечера черней.
Дан будет русским царь
с башкой собачьей.
Мрак пахтан будет.
И на Стену плача
Помочится в субботу иудей.
Помазан я на слово изначала,
Хоть тут меня ни много и ни мало,
И тот же кол, а на колу мочало,
И тот же ворон с баюшкой-дудой;
И я сижу, как нищий, у порога,
Но, молоком вскормлённый
ради Бога,
Я помню —
где-то здесь и Бог со мной.
