На писательских дачах по‑прежнему творят поэты и прозаики
В Комарово меня пригласил Роман Круглов — поэт, кандидат искусствоведения, секретарь Союза писателей России, а для меня — просто хороший товарищ, с которым познакомился на семинаре молодых литераторов.
Заманил словами. 23 июня — день рождения Анны Ахматовой.
— Я поселился в доме, где жил Глеб Горбовский. Рядом дача Ахматовой. Кстати, в Комарово и Абрамов жил. Это северное Переделкино… В общем, приезжай!
Роман знает, кого я люблю.
Та самая будка
Из влажного и бескислородного Петербурга я еду на электричке «на краешек земли», как поётся в той прилипчивой песне. В дороге читаю скачанные заранее «Остывшие следы: Записки литератора» Глеба
Горбовского и его почти хрестоматийное:
Комарово. Сумрак дачный.
Дети с поезда — гурьбой…
Дети были и в моей электричке, старом, ещё советском вагоне с твёрдыми сиденьями.
Вышел на перрон — и почти сразу открылись сосны-великаны, под которыми так легко дышать, приятная тень холодит вспотевшую спину. Воздух здесь сухой, целебный.
Что я знал о Комарово? К стыду, мало. В голове только Анна Андреевна Ахматова и ещё несколько имён. Роман начал проводить ликбез-экскурсию, как только стих гул электрички. Он рассказывал об истории посёлка, о первом его названии Келломяки (как бы запомнить такое мягкое слово!), о том, как финны разобрали и перевезли многие дачи к себе под Хельсинки, о создании Дома творчества писателей… В голове крутится перевод Келломяки — «колокольная горка». Так и услышал эти колокола… Но тут же нам прогудел чёрный джип — успевай уворачиваться. В посёлке всё меньше домов, в которых живёт интеллигенция.
А вот, собственно, и писательская деревня — несколько зеленоватых дач огорожены одним невысоким деревянным забором, совсем не таким, как у нуворишей. И тут первое моё разочарование: все домики очень маленькие, словно игрушечные. Роман рассказал, что Ахматова называла свой дом будкой. Теперь понимаю почему.
Как раз в тот день, когда я оказался в Комарово, произошло историческое событие: был подписан договор о передаче дач в безвозмездное пользование двум литературным союзам города.
Исследую половинку дома Глеба Горбовского, где он жил с 2006 по 2018 год. Тут меня поджидает второе разочарование: бытовых удобств нет. Воду надо принести из колонки, подогреть, сам дом — натопить… Ну когда, скажите, писать стихи? Кстати, умывальник у Глеба Горбовского, то есть у Романа Круглова, такой же, как у меня на даче под Северодвинском.
В комнате полоса обоев держится на честном слове, щёлкнул выключателем — лампочка не зажглась.
— Тут нужен, конечно, ремонт. Я настольной лампой пользуюсь, — признался Роман.
На столе высокая стопка книг: «60 лет советской поэзии» — успеваю увидеть обложку верхней. Ну вот, кажется, и всё «богатство».
— Что не дописал Горбовский — напишешь ты. Он поможет, стены помогут… А потом увлечёшься самим Глебом Яковлевичем — и книгу в серию «ЖЗЛ» сотворишь, — улыбаюсь.
Выходим на воздух: через дачку — дом Ахматовой. Уютно тут: гамак натянут между сосен, мангал, уличный душ. Представить только: вот по этой тропке шли к Анне Андреевне Иосиф Бродский, Василий Аксёнов,
Фаина Раневская, а потом курили, говорили.
Ну вот и третье, главное разочарование: в домик Анны Ахматовой я не попаду. Летом здесь почти постоянно живёт Алексей Ахматов, но он, как назло, по делам отбыл в Петербург. Поэт, критик, Алексей Дмитриевич руководит молодыми поэтами Санкт-Петербургской организации Союза писателей России. Конечно, нельзя сказать, что он однофамилец Анны Андреевны, но «будку» теперь называют дважды Ахматовской. Эту половину Алексей Ахматов занял давно, утеплил, чтобы можно было жить зимой.
Роман познакомил меня с жильцом второй половины дома — Валерием Георгиевичем Поповым. Я, конечно, читал своего именитого однофамильца. Писатель-глыба, живой классик старой ленинградской литературы. Вот и он сам: улыбается на крылечке, бодрый, приветливый. Ну какой тут восемьдесят один год! Шестьдесят от силы. «Надо будет познакомиться поближе», — загадываю про себя.
Полежать на кладбище
Настроение мигом испортилось, когда мы увидели замок на ограде кладбища: времени‑то — шесть вечера. Вспоминаю, что нехорошо так поздно навещать усопших. Душам нужен полный покой…
Но не разворачиваться же обратно?! Решаем перелезть под забором. Щель узкая, приходится сначала вытянуться стрункой, потом протиснуться. Мелькнула шальная мысль: а ведь ты лежишь на кладбище, пусть и секунды, в нескольких метрах от могил!
— Я часто прихожу сюда. Бывало, и не раз, что тоже закрывали ограду, — вспоминает Роман.
После того как здесь 55 лет назад, в марте 1966‑го, похоронили Анну Ахматову, кладбище вошло в число престижных ленинградских некрополей. Слово «престижное», конечно, не очень подходит, но это так.
Надгробие Анны Ахматовой без дат и даже отчества. Около могилы сделана стена из белого камня, словно это стена из «Реквиема»: сколько часов-дней поэт провела у тюремной ограды! Это и символ непонимания, разлуки, сопровождавшей Анну Ахматову всю жизнь. В камни вмонтирован портрет Анны Андреевны. Чёрный крест установлен на самой могиле. Роман рассказал, что была ещё и фигурка голубя на кресте, но железную птицу кто‑то украл. Какой лаконичный и в то же время многозначный мемориал! Белая стена и чёрный крест, жизнь и смерть.
Много, очень много живых цветов у могилы, как будто похороны прошли вчера. Фотографии Анны Андреевны, распечатанные на принтере, лежат на скамейке: на снимках она в зените славы, в окружении многочисленных поклонников. Наверное, забыл кто‑то из экскурсоводов.
Затеплили свечи. Роман прочитал Ахматову. Он умеет хорошо читать. Помолчали.
Недалеко похоронен художник, создавший, пожалуй, лучший портрет Ахматовой, — Натан Альтман. Близко находится и могила литературоведа Льва Плоткина. Он тоже жил в Комарово и критиковал в печати Анну Андреевну. Рядом лежат: поэт и критик. Смерть всех уравняла.
Великий и симпатичный
На обратном пути зашёл к Валерию Попову.
— Тук-тук! Можно к Вам?
Он сидел на веранде с открытым нараспашку окном, что‑то неспешно набирал на ноутбуке. Я видел творческий процесс, подсмотрел выделенные жирным шрифтом слова, вопросительные знаки в скобках.
Я немного рассказал о себе, подарил свою книгу «Избачиха», пошутив: «Только не сжигайте в печке!» Поиронизировали насчёт нашей «редкой» фамилии. Ко мне снова вернулось весёлое настроение. Валерий Георгиевич подробно расспросил про известный северодвинский завод «Севмаш», где строят атомные подводные лодки. Особенно его заинтересовала специальность моего папы — заливщик свинцово-оловянистых сплавов. Никогда бы не подумал, что буду говорить с писателем о подшипниках! Не сразу вспомнил, что первое образование Валерия Георгиевича — инженерное. И, конечно, мы нашли общих знакомых в литературном мире.
Я напомнил про один из самых любимых моих рассказов — «Первая хирургия». Он написан в начале 1980‑х, когда я ещё и говорить толком не умел. А прочитал я его, когда мечтал выучиться на врача, но так, к сожалению (или к счастью?), им и не стал. Валерий Георгиевич вспомнил предысторию появления этого рассказа: тогда ему делали операцию по удалению грыжи.
Потом заговорили о книге про Сергея Довлатова, выпущенной в серии «ЖЗЛ». Сказать, что Валерий Попов хорошо знал Сергея Донатовича — значит ничего не сказать.
Затем перешли к советскому политику Сергею Кирову (Кострикову). В февральском номере журнала «Аврора», который я купил в переходе метро, опубликован фрагмент нового произведения Валерия Попова о Кирове под названием «Улыбчивый вождь», где много автобиографического. Написано, как всегда, с тонкой иронией. К сожалению, рукопись, подготовленная тоже для серии «ЖЗЛ», не издана.
На прощание Валерий
Георгиевич подарил свою новую книгу, вышедшую в коронавирусный 2020‑й, — «Пропадать, так с музой». Не удержался, накинулся на книжку сразу в электричке.
Мы общались с Валерием Георгиевичем совсем немного, но как‑то сразу нашли общий язык и, смею надеяться, понравились друг другу. Во всяком случае, Валерий Георгиевич подписал книгу «Симпатичному однофамильцу», а я не преувеличил, когда старательно вывел на форзаце своей «Избачихи»: «Моему великому однофамильцу».
Брожу между дач Ахматовой и Горбовского, наступая на сосновые шишки, которыми тут всё усеяно. А ведь так же шишки падали на голову Анны Андреевны! Одну я решил прихватить, положил в карман и благополучно забыл. На следующий день в Пулково залез в курточку и укололся чем‑то острым. Шишка! Взял в руки, зачем‑то решил понюхать — и как пахнуло сосной в аэропорту!
Нашёл тот стих Горбовского:
…Сосны. Сон. Стволы в оранже.
Поздно. Губы крепче сжать…
Нет, надо снова побывать в Комарово!
