«Разбей, Бог, лодью — накорми, Бог, Солзу»

http://nworker.ru/wp-content/uploads/2021/01/Bez-imeni-1_1.jpg

Наши окрестности

Для большинства северодвинцев существуют два географических понятия с именем Солза. Первое относится к нижнему течению близкой к городу таёжной реки, которая питает его питьевой водой. Здесь построена и уже много лет действует плотина. Второе же наименование относится к устьевому участку той же реки, где на берегу Белого моря отсчитывает столетия поморское село Солза, тоже ближайшее к Северодвинску.

1469_d1104_2 1468_d1104_3 1467_d1104_4Жемчуг и сёмга
Как считается, общая площадь водосборного бассейна Солзы — 1420 квадратных километров. Длина реки, которая проистекает из Солозера (Онежский район Архангель-ской области), — 160 километров. В неё впадают две относительно крупные речки — Пележма и Казанка, а также таёжные ручьи — Глубокий, Берёзовый и Перевесный. Места здесь довольно глухие — только в нижнем течении реку пересекает мост автодороги Архангельск — Северодвинск — Онега. Изыскатели в своё время обнаружили в бассейне Солзы геологические отложения эдиакарского периода. Считается, что именно по названию реки ботаники дали наименование одному из редких представителей местной флоры — Solza margarita.
Река также известна популяцией жемчужницы европейской (Margaritifera). Утверждают, что с XVIII по XX век в Солзе и её притоке Казанке даже вёлся промысел жемчуга. Однако это не единственное местное сокровище. Море — родная стихия поморской царь-рыбы — сёмги. Однако, чтобы оставить потомство, эта благородная рыба непременно заходит в родную реку, где в пресной воде икринки дозревают. Таких рек, к слову, на Белом море немало, и Солза — одна из них.
А ещё прекрасный знаток этих мест знаменитый этнограф и краевед Ксения Петровна Гемп в своих записях упоминала и о тёплых источниках подземных вод на Солзе. Правда, подобному чуду природы местные жители (не в пример поселянам соседней Сюзьмы) применения так и не нашли.
«Свежая тресочка — сахарина!»
С упоминаниями в литературе Солзе, откровенно говоря, не повезло. Лишь в 1854-м писатель-этнограф Сергей Васильевич Максимов в своей книге «Год на Севере» рассказал о деревне, но сравнительно скупо и без восторга. Солза оказалась самым первым поселением на Летнем берегу Белого моря, которое встретилось Сергею Васильевичу, когда он после посещения деревни Кудьмы впервые съехал с Онежского тракта. А сделал он это на обычной крестьянской телеге по гужевой лесной дороге, огибающей редкую местную возвышенность, известную сегодня как Миронова гора. Тогда-то взору писателя и открылось впервые Белое море. И, пока ехали по куйпоге, ямщик излагал Сергею Васильевичу свои представления о море. Они любопытны: «Ведь оно у нас так-то никогда не живёт, чтобы покойно стояло, как в ведре бы, примерно, али в кадке: всё зыбит, всё шевелится, всё этот колышень в нём ходит, как вот и теперь бы взять. Нет ему так-то ни днём, ни ночью покою: из веков уж, знать, такое, с той самой поры, как Господь его Бог в нашей сторонушке пролил… Никакую дрянь эту наше море в себе не держит, всё выкидывает вон из себя: все эти брёвна, щепы там, что ли, — всё на берег мечет. Чистоту блюдёт!»
Оглядывая горизонт, ямщик усмотрел и бегущую под парусом лодью и принял её за промысловый карбас, шедший на Мурман, но, приглядевшись, поправился: «А ведь про лодью-то про эту я тебе даве соврал: лодья-то ведь соловецкая! Не треску, а, знать, богомольцев повезла… Да гляди: на передней мачте у неё словно звёздочка горит. У них завсегда на передней мачте крест живёт медный; поближе бы стала, и надпись бы на корме распознал. Они ведь у них, лодьи-то, расписные такие бывают. Поэтому и вызнаём их.
И лодье ихней всякой имя живёт, как бы человеку примерно: Зосима бы тебе, Савватий, Александр Невский».
Они всё ехали вдоль мор-ского берега, и, верно, потому и зашёл у них разговор о рыбе. Да и как было помору-трескоеду не сказать о треске: «Больно ведь хороша она, свежая-то: сахарина, братец ты мой, словом сказать! Нам так и мяса твоего не надо, коли тресочка есть — верно слово! У вас там, в Расее-то, какая больше рыба живёт, на Волге-то на твоей?»
Ну а писатель, думается, неслучайно в тот день оставил такую запись: «Архангельские поморы до того любопытны и подозрительны, что во всякой деревне являются толпами и в одиночку опрашивать всякого, куда, зачем и откуда едет, и всякою подробностию жизни всякого нового лица интересуются едва ли не больше собственной. В этом поморские мужики похожи на великорусских баб».
Так, за разговором, они и ехали до самой Солзы.

Присловье бедного села

Точная дата основания селения Солза неизвестна. Однако мы знаем, что ещё в 1772 году на её морской берег высаживалась группа академика Ивана Ивановича Лепёхина. Прибыл он сюда на гребной шняке, которую, как и солдат-гребцов, выделил им архангельский губернатор. Учёный же тогда записал: «В Солзе 62 крестьянина и одна церковь».
К слову, сегодня той церкви нет — лет двадцать, как её разобрали, что называется, по брёвнышкам, чтобы перевезти и собрать уже на новом месте — на въезде-выезде островного микрорайона Северодвин-ска. На прежнем же её месте стараниями солзян установлен памятный крест.
Описание Солзы Сергеем Васильевичем Максимовым тоже стоит привести, причём полностью, — оно наверняка заинтересует, скорее даже позабавит, современного читателя: «Мы ехали недолго и, стало быть, немного, когда под нашими ногами, под горой, раскинулась неширокая река Солза, а по другую сторону — небольшое селение того же имени с деревянной церковью. Надо было переезжать на карбасе и тащить свои вещи пешком с полверсты, для того чтобы взять новых лошадей и проверить личными расспросами ту поговорку, которая ходит про солзян и по смыслу которой они, выходя на морской берег к устью реки своей и видя идущую морем лодью, говорят на ветер: «Разбей, Бог, лодью — накорми, Бог, Солзу». Настоящий же смысл этого присловья оказался таков, что Солза, находясь на довольно значительном удалении от моря, на реке, в которую только осенью (и то в небольшом количестве) заходит сёмга, живёт бедно, живёт почти исключительно, можно сказать, случайностями: или тою же починкой, разбившейся о ближайший, богатый частыми и значительными по величине песчаными мелями морской берег, или ловлею морского зверя — белухи, которая только годами заходит сюда. Хлебопашество в Солзе также незначительно по бесплодию почвы и суровости полярного климата, и вообще деревушка эта при наглазном осмотре гораздо беднее многих других».
Возможно, и бедна была Солза, может, и застал её Сергей Васильевич Максимов не в самое лучшее время, но в изоляции от мира, конечно, не жила. Мне в связи с этим почему-то не раз вспоминалось, как старая жительница села Лидия Ивановна Тетеревлёва увлечённо рассказывала о своей случайной находке в огороде — монете времён Петра Первого.
Железом по природе
Железная дорога здесь изначально появилась в связи со строительством Молотовска, когда встала проблема доставки песка, который решили добывать у Солзы. Это уже потом, в послевоенные годы, линия дошла до поморского села Нёнокса, где ракетчики обживали испытательный полигон. А до того стальные пути упирались в карьеры Солзы. Там же ещё до войны обустроили небольшой шпалозавод. По воспоминаниям Бориса Михайловича Аристидова, одного из строителей дороги, которому поручили изначальную разработку проекта и разбивку будущего полотна, особенно много хлопот здесь доставили глубокие, с заболоченными берегами протоки, а также капризные извилины рек Кудьмы и Ширшемы. Но с болотами и протоками справился рефулёрный песок, а с речками — два деревянных моста. Хотя с ними, к слову, позже возникли проблемы — слишком близко к морю их поставили, и особо злобные осенние штормы стали размывать железнодорожную насыпь. С 1967 по 1970 год из-за этого пришлось и корректировать маршрут дороги, и строить новые мо-
сты — уже дальше от ворчливого Белого моря, вглубь материка.
Не лучшим образом сказалась железная дорога и на местных красотах и экологии.
С разработкой карьеров и шпалозавода сосняки вырубили, а пострадали от этого не только пейзажи — песок дюнами двинулся к деревне.
И даже тогда между Северо-двинском и Солзой какое-то время ещё оставался небольшой участок живой природы с изобилием перелётных птиц. Известный краевед, основатель отдела Географического общества СССР в Северодвин-ске Марк Васильевич Пуссе вспоминал: «В середине пятидесятых, когда болота вокруг Молотовска (так назывался Северодвинск до 1957 года. — Прим. авт.) кишели куликами и утками, не существовало никакой зелёной зоны, охотились прямо у городских окраин. В начале августа тогда открывалась охота, хлопки вы-стрелов были слышны чуть ли не в центре города. Там же, где располагалось охотничье угодье, в несезонное для охоты время местные совхозники пасли скот и лошадей».
Однако с начала 1990-х и эту территорию принялись рьяно оккупировать дачи, которые затем просто «въехали» с окраин на территорию села. И тогда природной элегии на Солзе окончательно пришёл конец — всё по сценарию превращения поморского села в дачный пригород. Мне довелось застать тех, кого, образно говоря, можно назвать по-следними из могикан.

«Как выжили, не знаю»
Ираида Иосифовна Барбушенко — одна из них. В своё время она поделилась воспоминаниями, а моя коллега Татьяна Букурова тогда же взяла их на карандаш. Рассказ Ираиды Иосифовны получился незатейливым, чрезвычайно сжатым, возможно, кому-то он покажется сумбурным и обрывочным. Но читал-перечитывал его и всякий раз думал — он служит свидетельством судьбы северного крестьянина, который жил-выживал в полное великих потрясений, а потому очень противоречивое XX столетие. Прочтите и вы.
«Жила наша семья своим трудом, было у нас восемь детей, корова, лошадь, овцы. Деревня была большая — более ста дворов — это с маминых слов. До революции Солзу считали небедной. Реку нашу называли золотым дном: много было сёмги, а ещё в ней добывали жемчуг. Тем и жили мы, солзенские, и пришлые — из деревни Кудьмы.
Мама моя поступила было в гимназию в Архангельске, да её отец не дал учиться, сказал: «Писать-считать умеешь — и хватит. Отдаём тебя взамуж». Жених её только что пришёл из армии, где служил в Петербурге во дворце у царя в кавалерийском полку. Служил долго, до тридцати четырёх лет. Были у него две медали: одна серебряная, другая золотая. Серебряную потом украли, а золотая где-то потерялась. Зато каким-то чудом сохранились грамоты. Одна с портретом царя, царицы и первой их дочки. И другая, данная отцу по поводу смотра Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка. На ней царь уже со всей семьёй. Подписано и послание от само-держца, чтоб хорошо Россию защищал. И дата указана —
22 февраля 1906 года.
Мама вспоминала такой случай времён Гражданской войны. Белые, а скорее всего, английские интервенты бежали от Красной армии и остановились у нас и в других избах деревни. У нас, видно, начальство стояло — офицеры всё на карты смотрели. А как напились, стрелять начали, опрокинули буфет со всей посудой да потолок прострелили — и по сей день память осталась. Мама беременная была, грела им самовар, картошку варила да плакала, жалко было добра нажитого. Постояльцы, как протрезвели, ей обещали, что в Архангельске в посольстве оплатят убытки, которые они нанесли, и написали справку по-английски. Да, конечно, никто и ничего нам не вернул. Кому в то время было дело до вражеской справки?!
А после Гражданской «раскулачка» наступила — раскулачили тогда в Солзе два дома. Один ничего был, а другой бедный, но там хозяйка наняла мужика напилить дров — ей сказали: эксплуатация.
В 1939-м на Солзе построили шпалозавод, шпалы нужны были стране. Вот и вырубили вокруг деревни весь лес, да и песок вывезли. Иными словами — разорили Солзу. Старики-то берегли деревню, ближний лес не рубили, ведь он защищал от моря. Брат мой поступил работать на этот завод, и стали мы жить получше, да только перед войной сгорел завод. Потом, когда стал строиться Молотовск, много народу туда уехало из нашей Солзы.
У нас в семье сестра Тоня была животноводом в колхозе, а Лида — агрономом, растила капусту. А брата, как началась война, забрали в армию. Был он сначала юнгой на Соловках, потом отправили его Волгу защищать. Служил он водолазом и после войны ту же Волгу очищал от затопленных кораблей и барж. А сестру Лиду ещё раньше призвали на карело-фин-скую.
Нам в деревне в те годы тяжко приходилось. Все должны были платить налог государству — 500 рублей. Где деньги взять? Зарплаты-то не было, и хоть где бери. Так мы ягоды из леса продавали. А ещё ведь нужно было сдавать пятьдесят литров молока да от овец шкуру, ещё мясо, яйца — всё надо отдать государству. А как самим жить, если у матери инвалидность второй группы и двое детей на фронте?! Как выжили, не знаю.
На Солзе во время войны было три лагеря заключённых. Они строили железную дорогу. В одном лагере — осуждённые на сроки до семи лет, а в другом — от семи до двадцати. Тех, кому двадцать лет сидеть, не очень-то на тяжёлую работу гоняли, они все сами поумирали от туберкулёза. Третий лагерь был в лесу — там те, чьи сроки шли к концу. Песок заключённые рыли лопатами, руки-то у них без верхонек (рукавицы. — Прим. авт.), все в крови. Мы детьми бегали к ним и всё видели, хотя близко к ним нам подходить не разрешали. Спустя многие годы хотела я
узнать, сколько людей в лагерях наших сидело и сколько погибло. Но куда бы я ни писала, никакого ответа не было. Как же так? Что ж мы беспамятные такие? На том месте, где раньше часовня стояла, мы с соседом крест поставили.
И батюшка из города обещался к нам приехать, да так и не сдержал своего слова.
Закончилась война, брат женился, а сёстры замуж так и не вышли. Я и брат остались с мамой. Брат, хоть был инвалидом по зрению, работал в колхозе конюхом — лошадей любил, много жеребяток вырастил. Я пошла работать на почту, была почтальоном. С моей лошадкой мы весь Молотовск обслуживали, почту развозили. Возили и деньги в банк Пертоминска — я как сопровождающая. А позже пятнадцать лет работала телефони-сткой.
Замуж я вышла за матроса. Он потом остался служить сверхсрочно, стал мичманом. Родила двух сыновей. Здесь, в Солзе, ребята мои и в школу ходить начали. Всё у нас было: и школа хорошая, и колхоз. Это потом уж разорили деревню. Дали нам квартиру в Северо-двинске, а я, как пошла на пенсию, вернулась жить в деревню. Квартиру сыну оставила. Ему за его труды на заводе никакого жилья не дали, только здоровье своё он на работе потерял.
Вот так я и вернулась в свой дом. Ему уже, почитай, два века. Конечно, нужен дому ремонт, да спасибо хоть помогли мне два раза крышу покрыть. Ну и ладно. Жить можно! А дальше посмотрим, что будет. Но, наверное, всё до конца разворуют. Вот ведь Пётр Первый всё в Россию тащил, а сейчас всё из России увозят. Разве мы будем богатыми?»

Деревню не узнать
Валентин Мефодиевич Панов — один из последних старост Солзы. Его преемнику старшинствовать почти не над кем — умерла, рассеялась местная корневая община, и живут в селе дети, внуки и правнуки, не заставшие крестьянского уклада. Валентин Мефодиевич памятлив даже
на, казалось бы, незначительные детали, слово его ценно и может увлечь. А ещё у него руки труженика — и в самом деле, он знает, каков вкус здешнего хлеба. Война ему не запечатлелась — был слишком мал, вот первое десятилетие после неё помнится живо — песчаные карьеры и лагеря заключённых, рыбный промысел и крестьянские будни. Когда подрос, подался в город — учился, работал монтажником на местном гиганте судостроения. Село, где оставалась мать, не забывал — всякий выходной приезжал, чтобы помочь ей с бытом и хозяйством. Когда сам вышел на пенсию, пытался было осесть в Псковской области. Не вы-шло — тянуло домой. Вернулся. Он из тех, кого нет-нет да и будоражит печальная мысль: не должна Солза исчезнуть, должна остаться, пусть в старых документах и снимках. Таких обычно зовут краеведами — собирает Валентин Мефодиевич крупицы истории своего села, где, как во многих северных деревнях, сплошь родня: Пановы, Шестаковы, Поповы, Маклаковы… Для городского ли музея они или пытливого архивиста, а может, ещё проще — надо бы, чтоб остались хотя бы заметки на страницах мест-ной газеты — тоже ведь след в летописи…

Чуть выше по реке
А что сказать о той Солзе, что в 11 километрах выше по течению, там, где сдерживает напор таёжных вод плотина? Она появилась после войны, когда стремительно растущий Северодвинск — центр кораблестроения на Советском Севере — потребовал стабильного водоснабжения. На реке организовали водозабор. Первые годы к ней вели автодорожные гати, доступные только трёх-осным «студебеккерам» и
ЗИСам, сейчас проложено более-менее обихоженное шоссе.
Второй промышленный объект на реке появился чуть ниже плотины уже в середине восьмидесятых, когда потребовалось, наконец, упорядочить сёмужий вопрос, десятилетиями не дававший покоя браконьерам. Тогда-то и решили организовать специализированное предприятие, чтобы наладить искусственное воспроизводство ценного «рыбьего поголовья». В начале 1985-го уже поднимались стены его административного корпуса и здания главного производственного цеха, которое протянулось на 144 метра. Тогда же здесь готовили к установке 12-тонные бетонные аквариумы для мальков. И уже на следующий год в садках на самой быстрине Солзы появились первые «младенцы» сёмги.
Завод, который так и назвали — Солзенский экспериментальный лососевый, успешно прошёл первую стадию освоения, обзавёлся тремя сотнями тысяч мальков сёмги. Больше того, из Калининградской области на совсем молодой завод привезли для выращивания ещё и икринки форели.
— По проекту мы должны заниматься только воспроизводством сёмги, — рассказывали рыбоводы. — Но мы рассчитали, что сумеем, не уменьшая мощностей основного производства, выделить часть бассейнов для выращивания товарной рыбы. Форель в наших условиях — самый подходящий вид. Затем годовиков форели передадим Архангельскому рыбокомбинату. В садках, установленных в морской воде Унской губы (если по Летнему берегу на запад, то в 200 километрах от Северо-двинска. — Прим. авт.), она будет расти дальше.
Такими были планы. Уже через год молодь сёмги (5500 экземпляров), перезимовавшую в тёплой воде рыбозавода, северодвинцы решили выпустить взрослеть на вольные хлеба, оставив себе для дальнейшего выращивания порядка 900 тысяч мальков.
Справедливости ради скажем, что с сёмгой дело сразу не наладилось. Первые два года существования рыбоводного хозяйства означились гибелью большого количества мальков сёмги. Стали искать причину и нашли её в несовершенстве применяемой на заводе проектной технологии. Выяснилось, что предприятие строили с учётом средней полосы, а не местных условий. Поэтому и встала проблема замены несовершенного оборудования.
К тому же в 1987-м в Солзе появились новые рыбные обитатели — в реку впервые стала заходить ещё и горбуша, икру которой в своё время привезли из Магадана на Онежский рыбоводный завод, который, если напрямую, примерно в 160 километрах от устья Солзы. А горбуша, как позже признали ихтиологи, по отношению к сёмге повела себя агрессивно и по всему Белому морю стала её вытеснять с привычных нерестилищ.

* * *
1466_d1104_1Дом Валентина Мефодиевича Панова в крайнем, ближнем к морю ряду. Когда-то именно здесь шумел старинный сосновый бор, защищал деревню от ветров с неприветливого простора: деревья принесли в жертву строительному песку — вырубили вчи-стую. Нынче здесь голое ме-сто и линия железной дороги. Хотя островок зелени всё же есть — он появился лет двадцать назад, когда Валентин Панов посадил молодые сосенки. Никто его к тому не обязывал, сделал он это, как говорится, для души и, думаю, ещё и в память о своём селе, уходящем в века. Сосенки прижились и нынче уже радуют взор. Жаль, в те дни Валентин Мефодиевич оказался один…
Олег ХИМАНЫЧ,
морской историк
Фото Ярослава Химаныча

Редактор
Редактор
Administrator

Последние новости

Рубрики

Календарь публикаций

Январь 2021
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

Архив записей