У каждого из нас, одушевлённых жителей Земли-матушки, есть своя судьба, своя жизнь. Мы, образованные люди, обладаем редким даром — мышлением и речью — и можем распоряжаться жизнью как нам захочется.
Самая главная ценность в нашем существовании — это свобода. Именно она даёт нам право украшать мгновения встречами, расставаниями, путешествиями, впечатлениями. Да мало ли чем… Я хочу рассказать вам совсем о другой жизни. О жизни длиною в цепь.
Этой собаке была на роду написана собачья судьба. И длиной эта жизнь была всего-то в одну двухметровую цепь. Собака много лет жила в своей деревянной будке у покосившегося сарая. Повсюду на земле валялись клочки её старой шерсти, которая быстрее выпадала с боков, видимо, от того, что собака задевала ими узкий проём будки. Она лаяла на всех прохожих, чьи шаги слышала за высоким серым штакетником.
— Пустобрех, — называл её хозяин. — Пустобрех и есть.
— А звать её как? — спросила я.
— Дружок, а как же ещё? — пожал плечами хозяин, будто удивляясь моему вопросу, ведь эта кличка для собаки самая подходящая и другой в деревне не придумать.
Услышав свое имя, Дружок выскочил из будки, стуча по порогу кованными звеньями тяжёлой цепи. Он, словно ожидая какой-то хорошей новости, громко залаял.
— Кыш ты, — махнул рукой хозяин. — Псина никчёмная. Кормим, а толку никакого. На всех готов лаять. А случись чего, палкой из будки не выгнать.
Дружок, не понимая того, что его назвали никчёмной псиной, продолжал лаять, прыгая на задних лапах и держась на натянутой цепи, отчего сдавливающий горло ошейник превращал лай в хрип.
— Валентина! А? Валя! Ты сегодня давала собаке? — заглядывая на веранду, спросил хозяин.
— Давала! — донеслось из глубины дома. — А чего спрашиваешь?
— Ничего. Миска у него пустая, вот и спрашиваю. Воды ему бы налить… Жара ведь.
Действительно, побитая с боков эмалированная миска с засохшими остатками еды лежала кверху дном. Видимо, Дружок, играя, случайно её перевернул.
— Сейчас, Дружок, тебе дадут водички. Погулять бы с ним…
— Ага, погулять! — хрипло засмеялся хозяин и закашлял. — Он же бешеный у нас! Он же лет сто дальше забора ничего не видел. Помню, цепь у него прохудилась, он сорвался и ну бежать! Как назло, ворота были открыты. Выбежал на дорогу и понёсся куда глаза глядят, а цепь сзади тащится. Я за ним вдогонку. Смотрю, Дружок бегает кругами и прыгает как ненормальный. Мы с соседом Мишкой его ловить стали. Я кричу соседу: «За цепь хватай!» Мишка в то время весом был с племенного борова, схватить пса не может, как наступит на цепь двумя ногами-то! А пёс как рванет! Мишка как грохнется наземь! Чуть башку до мозгов не прошиб.
— А сколько лет собаке, дядь Коль? — снова спросила я.
— А шиш его знает, — ответил дядя Коля. — Это чё, уж как лет восемь назад сосед помер, а Дружок у нас уже был. Ну вот и считай, около десяти ему. Да, Валь?
— Чё? — снова донеслось из дома.
— Около десяти псу-то?
Из окна выглянуло румяное лицо хозяйки дома.
— Ты почто спрашиваешь-то? — громко просила она.
— Не я, Нинка интересуется, — начал оправдываться дядя Коля.
— Тебе чё, делать нечего? Ты бы лучше вместо того, чтобы глупости спрашивать, у свиней почистил бы! Вон какая мухота от них, все окна засидели!
С этими словами хозяйка резко захлопнула окна и задернула занавески.
— Некогда мне с тобой тут рассусоливать, — важно сказал хозяин. — В сарай надо идти, у свиней два дня не чищено.
Дядя Коля, подтянув на поясе ослабленную резинку старых трико, пошёл в сторону сарая, а я так и осталась стоять напротив будки.
— Дружок, — тихо обратилась я к собаке, стараясь не привлечь внимание хозяйки. — Дружочек, дать тебе водички?
Пёс, поняв, что с ним заигрывают, завилял хвостом и снова звонко залаял.
— Да не лай ты! Дай лучше миску взять, — я медленными шагами направилась к будке, чтобы взять раскалённую от солнца миску.
Собака вдруг зарычала, и её веселый вид сменился на озлобленный. Занавеска одёрнулась, и в окне показалась тётя Валя.
— Зачем собаку злишь? — строгим голосом спросила она. — И так покоя никакого, ещё этот лай весь день слушать!
— Я не злю, просто воду хотела налить…
— Воду наливали ей, она миску переворачивает, — донеслось из сарая. — Ей впору корыто ставить, так и его перевернёт.
— Извини, Дружок, — вздохнув, сказала я. — Нельзя сейчас воды налить. Пойду я. А ты сиди, не лай понапрасну…
Я медленно вышла из ворот и закрыла за собой засов.
Всю дорогу я думала о собаке, о её долгой жизни. О её небольших радостях, когда мимо проходили родные люди, и слышался знакомый голос, когда ей приносили миску с едой, когда изредка теребили за натёртую от ошейника холку. Нет, её не били. Её ругали-то по делу и с любовью. А собака им верно служила. Служила как могла, как сама себе это представляла. Уж если и лаяла понапрасну, так от тоски, чтобы хоть кто-то, шедший за высоким серым штакетником, понимал, что здесь живёт собака. Живёт так же, как и тысячи других деревенских псов, привязанных на короткие цепи, превращающие их жизни в собачьи. Жизнь длиною в цепь…
Нина ИВАШИННИКОВА
Фото с сайта
