Такой для многих служивших становился арктический архипелаг
Владимиру Васильевичу Алсуфьеву
Столь добрых и доверительных отношений, пожалуй, у меня не было ни с одним из руководителей Севмаша. По личному впечатлению: Владимир Васильевич Алсуфьев имел способность сразу располагать собеседника к себе — и открытым своим лицом, и манерой общения без чиновничьих ноток, к сожалению присущих многим руководителям. Может, потому он и умел добрые дела ладить, что к людям относился по-доброму…
Спокойно и ровно
Я бы назвал его нетипичным руководителем. По крайней мере, и сегодня мало встречаются столь неравнодушные и ответственные, хозяева своего слова, напрочь лишённые заносчивости. Ещё скажу особо: в нём чувствовалась северная степенность, внешне всегда выдержанный и рассудительный. Не помню, чтобы Владимир Васильевич на кого-то повышал голос. Многотрудные дела вёл так же — спокойно и ровно. Признаться, иногда меня донимала мысль: как же ему работается с тем-то или тем-то, чья заслуженно негативная репутация общеизвестна? Наверное, носил он в себе многое из того, что иной счёл бы запросто вы-плеснуть с эмоциями на других. А он не мог позволить себе такого. Вернее, может быть, даже имел право, но воспитание не позволяло.
Мы познакомились, когда он работал уже начальником управления по социальным вопросам Севмаша. Виделись с ним по разным поводам, чаще, когда решались будничные проблемы. Более тесным сотрудничество наше стало, когда дело коснулось общественных проектов. Одним из них было второе, дополненное издание моей книги «Кузькина мать» Никиты» — она о первых событиях на арктическом полигоне, то есть ещё до запрета на ядерные испытания на земле, в воздухе и под водой. Я уже заканчивал работу над вторым изданием, когда первое разошлось по стране. Так вот, оно увидело свет благодаря инициативе и стараниям Владимира Васильевича Алсуфьева — советского моряка, участника подразделений особого риска, который не только служил срочную на Новой Земле с 1968-го по
1970-й, но и волею судьбы стал одним из участников экстраординарных и трагичных событий на испытательном полигоне. Об этой главе своего прошлого Владимир Васильевич рассказывать не любил. Неудивительно, что многие из наших общих знакомых о ней ничего не знали. Мне повезло — об этом случае Алсуфьев поведал мне сам, хотя и доверился не сразу…
Через 38 лет
Я был на Новой Земле, на Южном её острове. Всякий раз приезжал сюда осенью, в пору скупых затиший арктической природы, когда слабли вдруг изматывающие ветра с Карского моря. Редкое яркое солнце, всё чаще — свинцовая пасмурь, жёсткое каменистое побережье и унылая рыжая тундра, плавно кочующая за горизонт, — казалось бы, не лучший пейзаж, чтобы будить воспоминания…
В тот раз мы с Владимиром Васильевичем прилетели на Новую Землю с северодвин-скими ветеранами, кому по воинскому долгу пришлось застать здесь первые атомные взрывы. Моряк Константин Александрович Сесь работал в воронке ядерного пекла на берегу губы Чёрной, лётчик Геннадий Яковлевич Сорокин видел расплавленные ледники и обожжённые скалы из иллюминатора бомбардировщика, летавшего в ареале Маточкина Шара. Воинская часть Алсуфьева, лабораторно-испытательная рота полигона, квартировала в Белушке, но к «моменту Ч» её моряки обязательно выезжали на место проведения взрывных экспериментов.
Нам в тот день с Владимиром Васильевичем выдался свободный час от торжественного приёма и деловых встреч. Мы с ним вышли на улицу и поднялись на покатую сопку за пределами городка — с неё лучше были видны улицы и здания. Как и руины прежних, уже брошенных построек. Таких, к слову, окрест Белушки немало. Арктика жестока и быстра на расправу: исхлёстанное ветрами и морозами дерево выбеливается за год-два, калёный кирпич, цемент — и те обгладываются, превращаются в крошево.
Но Алсуфьев без труда сориентировался — штаб, причал, поселковая дизель-электрическая станция, гарнизонный стадион — всё как и много лет назад. Разве что радовали глаз здания под сайдингом, да новые дороги расчертили окрестную тундру. Ещё и теплотрассы
с кабельными линиями кое-где бежали уже в новых направлениях. Показывая здания своей казармы и мастерских, он рассказал:
— По военному билету моя специальность — телемеханик-автоматик. Зимой и весной наша главная обязанность — готовить аппаратуру для работы на испытательном поле. Ставили её по месту тоже мы, но уже в летне-осенний сезон. С аппаратуры затем шли сигналы, считывалась информация. Мы же потом и снимали приборы, везли их сюда, в Белушку, если требовалось, ремонтировали, иногда с офицерами даже совершенствовали под конкретную задачу.
— Лабораторно-испытательная рота — для тундры звучит необычно. Лабораторию ведь представляешь не иначе, как с персоналом в чистых халатах.
Алсуфьев улыбнулся:
— Наша аппаратура работала на постоянном токе. Поэтому был свой аккумуляторный участок. По чистоте с аптекой, конечно, не сравнить, и заряжать-перезаряжать аккумуляторы в самом деле физически тяжёлый труд. Хотя это с непривычки, главное — втянуться. При этом и от караульной службы нас никто не освобождал.
— А в поле, на испытаниях?
— В поле работали и не по распорядку — считали за благо, что летними ночами светло. Оттого, видимо, и казалось мне порой, будто рабочее время спрессовано, что ли. Ещё и хозяйственные заботы на нас лежали. И в палатках мы жили,
и камбуза-передвижки у нас не было — воду себе заготовляли, пищу сами готовили…
Надо было возвращаться. Мы выбрали сухую кочковатую тропу, шли по ней осторожно, обходя мелкие лужицы,
а беседу продолжали:
— Обратил внимание, как нас вчера встречали, как сегодня обихаживают? — неожиданно спросил Алсуфьев. — Я лично почувствовал, что я им интересен — это от уважения к людям, служившим здесь раньше.
— Мне не удивительно, ведь первым, кто служил здесь, сполна досталось. С трудом представляю, через что им пришлось пройти: Сесь, Минушкин, Сорокин мне подробно рассказывали, хотя каждый по-своему.
— Хорошую книгу ты написал, — похвалил Владимир Васильевич (экземпляры моей книги «Кузькина мать» Никиты» о первых испытаниях ядерного оружия на Новой Земле мы передали офицерам полигона. — О.Х.). Один капитан III ранга прочёл её за ночь, а сегодня утром отыскал меня и с восторгом: «Вы занимались настоящим делом!». Такие слова дорогого стоят.
— Мне замкомандира полигона, каперанг, предлагал «перезимовать» на полигоне, чтоб ещё одну книгу написать. Или чтоб дополнить уже написанную. Шутил, наверное. А может, и нет. Признаться, я себя в качестве зимовщика плохо представляю — ляжет ли душа к этим островам?
— Вчера, когда ехали в автобусе из Рогачёво в Белушку, я всё глядел по сторонам, очень внимательно рассматривал. Местные это заметили. Им пояснил, мол, когда-то служил здесь. А они в ответ понимающе, мол, не только вы один к этим местам прикипели, бывает, сюда люди даже со слезами на глазах возвращаются, обнимают, целуют землю.
Мы уже шли по главной улице Белушки, я всё размышлял:
— Надо же, как в Арктике бывает! Ледовитый океан, мёрзлая, чёрствая суша, скудная, жестокая природа, жизнь, столь похожая на выживание. И всё-таки — Земля обетованная!
14 октября 1969-го
Владимиру Васильевичу выпал далеко не лучший жребий, когда 14 октября 1969 года подземный атомный взрыв разверз скальные толщи полигона и выбросил из штольни радиоактивные газы. Старший матрос Владимир Алсуфьев был там, в проливе Маточкин Шар, у горы с неблагозвучным названием Шелудивая. Через много лет и по рассекреченным документам мне довелось восстанавливать картину произошедшего.
К осени 1969-го на Новой Земле готовились подземные испытания. Их командный пункт находился в 500 метрах от моря и в шести километрах от штолен на высоте 132. Здесь же — площадки для вертолётов, пункты связи, авиации, тыла и дезактивации. Северный склон Шелудивой обращён к проливу Маточкин Шар и посёлку Северный, западный — к реке Шумилиха. Госкомиссию, которая должна была принять испытания, возглавлял начальник 5-го управления Минсредмаша СССР Георгий Александрович Цырков. Он, как и другие члены комиссии, нервничал: работа шла очень напряжённо. Горняки занимались проходкой сразу двух штолен — А-7 и А-9. В геологическом плане гору Шелудивую сравнивали со слоёным пирогом из разного вида сланцев, кварцитов, доломитов, известняков. Концевой блок штольни А-7 как раз оказался из кварцитов, а такой же блок штольни А-9 впервые в практике испытаний упёрся в известняки.
Погода в день испытаний выдалась на редкость хорошая — в посёлке Северном наблюдали штиль, в районе Шумилихи была едва заметная тяга в сторону пролива. По полной готовности выстроилась колонна из пяти гусеничных вездеходов с уже заведёнными двигателями. На них испытателям (группе так называемого первого броска) предстояло в первые же 30—50 минут после взрыва достичь обвалованных грунтом сооружений и забрать установленные там приборы-регистраторы измерений.
Сам взрыв свидетели наделяют примерно схожими сравнениями: гора как бы вздохнула, через секунды просела, а над нею буквально тут же вдруг выросло облако жёлто-бурого (по другим свидетельствам — мышиного) цвета. Первым оценил случившееся геофизик академик Юрий Антониевич Израэль, находившийся на главном КП: «Авария! Выброс из штольни А-9!».
Сразу же объявили срочную эвакуацию. Но, получив её, полевые электрики отключили и передвижные электростанции, поэтому обесточили громкоговорящую связь. Это и привело к потере военными так называемой управляемости на полигоне. У происходившего дальше разные трактовки. По одним рассказам, паники не было, наблюдалось лишь «беспорядочное движение людей к береговой черте». По другим — в спешке военные всё же забыли часть своих людей, и позже к ним пришлось отчаянно прорываться на вездеходах, срочно эвакуировать в тундру и уже оттуда вывозить вертолётами.
У берега, куда стекались люди, в полной готовности стоял МДК — малый десантный корабль. Собственно, на его борту и собралось большинство испытателей. Но и опасное радиоактивное облако уже приблизилось к урезу воды. Сначала люди почувствовали резкий запах сероводорода, затем «заголосили» их счётчики уровня радиации — 100, 150, 200 рентген в час! Как потом было установлено, МДК, убегавший на рейд, где стоял на якоре теплоход «Буковина», находился в облаке порядка 40 минут.
Я читал не только документы, но и воспоминания ветеранов — очевидцев той катастрофы, и одолевала меня мысль: нет у времени сил, чтобы стереть такое из памяти!
«Не буду драматизировать…»
И вот летим спецбортом Ан-24 с полигона обратно, в Архангельск. Все возбуждены, под сильным впечатлением. «Большие чины» тогда собрались ближе к пилотской кабине и что-то горячо обсуждали. Мы же с Владимиром Васильевичем уединились на заднем ряду салона. И была тогда у нас своя беседа, которую и сегодня вспоминаю, и, верно, никогда мне её не забыть. Странно, но не помню, как разговор вышел на неудачное испытание осенью 1969-го, какой повод был. И вот тогда Владимир Васильевич, раньше едва ли не старательно избегавший прикосновений к этой и подобным ей темам, неожиданно и откровенно поведал:
— Уже через много лет я читал об этом случае и у академика Михайлова, и у капитана I ранга Каурова. Их вспоминания разные разные. Хотя бы потому, что на момент ЧП тот и другой оказались в разных местах, видели и оценивали происходившее каждый со своей позиции, в том числе и должностной. То же скажу и о воспоминаниях капитана теплохода «Буковина» — он по-своему всё описывает. А мои воспоминания такие: на момент, когда произошёл выброс радиоактивных газов из штольни, мы, телемеханики, находились на КП автоматики. Точнее, там находились многие, в том числе и офицеры, руководители испытания, а также и наша группа. Признаться, мы, матросы, даже не почувствовали чрезвычайности. Однако знали, что на случай происшествий такого рода предусматривалась срочная эвакуация. Поэтому, когда получили приказ, двинулись к причалу, здесь организованно перешли на десантный корабль, на нём нас и доставили в Белушку. Вот и всё.
В общих чертах чем опасна радиация, мы знали, хотя мои познания, как сейчас понимаю, в ту пору были крайне недостаточны. Вместе с тем приборы для её замеров, известные «карандаши», имелись у каждого, их регулярно сдавали на проверку. За обстановкой на полигоне следили постоянно.
О полученных в тот день дозах радиации мне ничего неизвестно. Вполне возможно, никто из нас их и не получил, ведь по поводу недомоганий, как помню, никто не обращался, жалоб на здоровье не было.
В тот день у Шелудивой работала группа первого броска. Может, её люди что-то и почувствовали, а мы — нет. Поэтому не стану драматизировать этот случай.
Незаменимые есть
Ушёл Владимир Васильевич в июле 2011-го, и ушёл внезапно. Мне говорили, мол, остановилось сердце — не выдержало… Я же, как услышал скорбную весть, сразу вернулся к событиям 14 октября 1969-го на Новой Земле: уж не они ли отыгрались на Алсуфьеве через годы?
Часто слышим: незаменимых людей нет. Но это ведь как посмотреть. На должностных ступеньках, возможно, незаменимых и нет, а в жизни, в человеческих отношениях они есть. Владимир Васильевич Алсуфьев из таких.
К сожалению, так сложилось, у меня лишь один снимок, где мы с ним запечатлены вместе. Сделал его Володя Ларионов на встрече с представителем командования испытательного полигона — он приезжал в Северодвинск, чтобы согласовать вопросы по нашему предстоящему визиту на Новую Землю.
Олег ХИМАНЫЧ,
морской историк
Фото из архива Олега Химаныча
