Эти слова из некогда популярной песни каждый раз заставляют меня вспомнить многое из недавнего, но ныне почти забытого
Фильм режиссёра Юрия Чулюкина «Девчата» — картину, полную доброты и юмора, без намёка на сегодняшнюю телевизионную пошлость, — люблю ещё потому, что очень многое в её сценах окружающей натуры напоминает мне посёлок Белое Озеро Северодвинского леспромхоза. Напомню молодым: был и есть такой к югу от Северодвинска средь вековой тайги. Был там и леспромхоз. А начинался он, к слову, одним из своих производственных участков практически на границе городской черты — у Водогона. И назывался участок — нижний склад.
Не морем, а лесом
Нижний склад Северодвинского леспромхоза.
В сумерках, особенно в зимнее время, живые огоньки нижнего склада мерцали на виду у жильцов западных окраин города, а тихими летними ночами со стороны Водогона порой долетали и звуки работающих механизмов. Леспромхоз напряжённо трудился, выдавал древесину сверх плана и временами считался одним из лучших в областном объединении «Архангельсклеспром».
Я тогда начинал корреспондентом отдела промышленности, строительства и транспорта газеты «Северный рабочий» и не знал, что ректор Петрозаводского университета профессор Владимир Васильевич Стефанихин неожиданно попросит меня взять темой диплома именно деятельность Архангельсклеспрома. Мне-то больше хотелось углубиться в «даль морскую», но отказать Владимиру Васильевичу, которого уважал как одного из соратников Алексея Николаевича Косыгина в период войны, не смог.
Иными словами, занялся я тогда не морем, а лесом. С этого и началась моя лесная эпопея в пределах Северодвинского леспромхоза.
Газета «Северный рабочий», хотя и считалась город-ской, лесорубов из виду не теряла. Во многом это получалось благодаря коллегам — завотделом Юрию Александровичу Шукову и корреспонденту Александру Ивановичу Мишарину (Егору Пятницкому). Если Юрий Александрович мастерски обучал журналистским приёмам экономического анализа и репортажа, плюс являлся знатоком бесчисленного количества баек (в том числе и по лесозаготовительной части), то Александр Иванович, прежде много работавший в районках области, давал мне рекомендации по житейской составляющей тех, у кого «привычны руки к топорам» и которые «валят сосны в три обхвата».
А на репортажи с нижнего склада, как помню, мы ездили с Валентином Капустиным, нашим фотокором. Но, бывало, снимки оттуда в редакцию приносили и наши внештатники: тихий, скромный Юра Сумароков и, напротив, энергичный, если не сказать шебутной, Эдик Петраков.
Из каторжного разряда
На нижнем складе всё было интересно. И работа раскряжёвщиков, стропальщиков, и козловые краны, и чумазые мотовозы, и вагоны-сцепы узкоколейной железной дороги, по которой лес доставлялся из тайги. Здесь на площадках хлысты быстро превращались в деловую древесину, которую грузили уже на платформы и в вагоны дороги с широкой колеёй. Однако были у меня выезды и в посёлок Белое Озеро, и на лесную делянку.
Первой была совместная командировка редакции с горкомом ВЛКСМ. От горкома ехал Саша (Александр Евгеньевич) Глазачев. Ехали-то мы каждый по своим делам, и если что и объединяло нас, так интерес к бригаде Владимира Дубровского. Передовых бригад в леспромхозе всегда хватало, но тут речь шла о молодёжном коллективе. К тому же меня тогда томило познавательное любопытство, и когда вдруг выдалась возможность познакомиться с работой в таёжных дебрях, свой шанс я не упустил.
На делянку отправились в кромешной тьме. Во-первых, была зима с её тягучими ночами. Во-вторых, лес тогда валили уже довольно далеко от Белого Озера — за разъездом на Палозере, и ещё нужно было время, чтоб добраться до места. Рабочий поезд состоял из пары-тройки миниатюрных вагончиков узкой колеи. Тащил их такой же игрушечный мотовоз. Едва заполнились вагоны, мотовоз молодецки свистнул, и мы тронулись. Пока ехали, народ в основном спал, тем более что в каждом вагончике имелась печурка, источавшая тепло, и полусонных людей сразу же разморило.
Приехали, когда уже светало. Что поразило: работать люди начали без раскачки, хотя работа предстояла из того же «каторжного» разряда, как и затяжка магистральных кабелей в отсеках строящейся подлодки, уже хорошо знакомая мне по трёхлетнему опыту. При всей внешней разнице (тесноту и духоту стального корабельного отсека никак не сравнить с широтой и свежестью таёжного простора) там и тут обстановку невероятно единил физически изнурительный труд.
Зима, глушь тайги, неторёные сугробы. Звеньям (вальщик, его помощник, рубщик сучьев, чокеровщик) приходилось передвигаться в них по пояс,
а за ними и мне. Визг бензопил, звонкий треск ломающихся древесных крон, глухое уханье рухнувших стволов, людские окрики, стук топоров и рыки трелёвочника — всё впервые столь явственно касалось моего слуха и, возможно, потому звучало в неком едином и оптимистичном настрое.
А люди! На всех участках делянки — разгорячённые, но сосредоточенные и умелые, они работали слаженно и без устали — мне даже показалось, с задором. Если честно, я и тогда, в молодости, и позже просто любовался умеющими так работать.
Обедал «лесной народ» в небольшом кунгасе-«вагончике», и потому, кажется, в две смены. Но стояния в очереди не было — всякому находилось дело, и ощущалось, что даже обед на делянке проходит ладно — по давно принятому распорядку. К слову, и женщины-повара расстарались: всё, что подавали, было вкусным, горячим, сытным. Ну а после снова и как по команде — работа, без всяких перекуров до самого конца смены!
Уговорили с устатку
Когда же смена закончилась, лесорубы обессиленно повалились на лавки узкоколейных вагонов. Мотовоз свистнул, и народ поехал в посёлок, причём в полной тиши, без разговоров.
Уже в густеющих сумерках у Палозера состав тормознул. Из вагончика пулей вылетел небольшого роста человек — без фуфайки и шапки, в свитере и огромных валенках. Бежать ему было недалече — до магазинчика ОРСа в считанных метрах от поезда. Это был гонец. Уже через пару-тройку минут он выпорхнул обратно на крыльцо торговой точки. Но теперь уже с десятком бутылок в охапке. Выглядело это особенно смешно.
Появление гонца в вагончике выплеснуло прямо-таки живительный заряд на работников лесной промышленности. Все бутылки, кроме одной, мигом распределились по карманам рабочих спецовок. Единственную оставшуюся лесорубы тут же «уговорили с устатку».
В посёлок прикатили затемно. Высадка тоже произвела сильное впечатление. Когда поезд оказался на участке, где по обе стороны дорожного полотна тесно примыкали тылы домов и огороды, мотовоз сбавил ход, и народ стал покидать вагоны. Поезд продолжал движение, а из него, нацеливаясь на территорию каждый близ своего дома, один за другим вываливались лесорубы. Походило на высадку десантников из чрева самолёта. Правда, не всем при этом удавалось устоять на ногах, но помощь из родного дома в лице жён или детей, как правило, уже спешила.
Про узкоколейку
Северодвинский леспромхоз, 50-е годы. На Белое Озеро по УЖД прибывает состав. Во главе — узкоколейный паровоз.
В фильме «Девчата», если вспомните, героев к месту работы вёз миниатюрный поезд. Такой же бегал между нижним складом леспромхоза на Водогоне и посёлком Белое Озеро. Узкоколейки (УЖД) не были редкостью в Союзе 60-х. Кстати, эпизод в «Девчатах» снимался в одном из леспромхозов Подмосковья, а уж в таёжных-то районах УЖД имелись почти в каждом лесопункте.
Строить дорогу на Белое Озеро начали в 1947-м. Рассказывал мне об этом Леонид Павлович Андреев — внештатный корреспондент и частый гость «Северного рабочего».
Первый участок новой УЖД протянули в том же году — до Пихтал, где имелся лесопункт. Остальную трассу укладывали ещё пару лет. К 1954 году она вытянулась до 34-го километра, а потом пошла на Палозеро и дальше — к лесосекам Урзуги.
Только со временем от узкой колеи стали повсеместно отказываться. Но в любом случае в конце 60-х у нас она отлаженно работала, и, будучи школьником, застал я на ней умиляющие габаритами вагоны и столь же игрушечные паровозы.
Но дальше хуже — дорога требовала постоянного ухода, а сил и средств, похоже, не хватало. И всё чаще между Кудьмой и Белым Озером поезда стали сходить с рельсов. Правда, народ из таких ЧП трагедии не делал, и я не единожды становился свидетелем, как, вооружившись тем, что под рукой, пассажиры возвращали съехавшие с рельсов вагоны обратно на колею. В ход привычно шли лопаты, ломы и топоры, а шпалы, рычаги-ваги
и прочий материал добывался в ближайшем от насыпи лесочке.
Своеобычные люди
Бригадир А.П. Аносин.
Директор леспромхоза Николай Злобин.
С Сашей Глазачевым мы стыковались уже поздно вечером, в комнате дома приезжих, куда нас определили на постой. Здесь и делились впечатлениями, которых, как помню, хватало. Что нас, городских жителей, поразило тогда более всего?
Бригадир Н.В. Чебыкин.
Достойные и своеобычные люди! Причём своеобычность эта естественным образом возникала из их работы и бытия. Отдалённый посёлок жил без большинства благ городской цивилизации, к которым мы привыкли. Здесь не было даже надёжного транспорта и средств связи! Тем не менее мы встречали людей, которые при всём информационном голоде сохраняли не просто интерес к новостям, а страсть к познанию, и потому, к слову, большинство из наших знакомых много читали.
Когда же в ограниченном и, как правило, замкнутом круге жизни посёлка находилось место проблемам советского общества 70-х, то они обязательно приобретали свои местные черты. Нам с Сашей это было и необычно, и любопытно, и познавательно.
Сегодня, к сожалению, уже не всех, с кем довелось общаться, назову полным именем-отчеством, за что прошу прощения, но вот фамилии не стёрлись, и потому так по памяти: директор леспромхоза Жигалов, его со временем сменил Николай Злобин. Бригадиры Дмитрий Плетенюк, Яков Попов, Владимир Дубровский, Аносин, Семёнов, Чебыкин.
Житие робинзонов
Однажды в посёлок Белое Озеро меня привёл необычный повод, когда замыслил, возможно, сатирическую повесть о Лёхе Грязном. Помочь мне с рассказами должен был один из тех, кто периодически отлавливал его в тайге, — местный участковый милиционер Николай Иванович Чернов.
О главном персонаже замышляемой повести. Так сказать, в миру его звали Альберт Иванович Наумов. Был он ещё молодым жителем Северодвинска, когда вдруг решил податься в лесные затворники.
В тайге за долгие годы обитания он срубил себе в общей сложности, как мне рассказывали, восемь избушек, причём в разных местах. Питался, что называется, дарами природы и тем, чем угощали его редкие в тех местах рыбаки и охотники.
Такой образ жизни в то время считался тунеядством, но даже не это главное: Лёха Грязный числился без вести пропавшим гражданином, и милиция обязана была его искать.
И несколько раз находила, чтобы доставить в отделение. Однако в чащобах от своих конвоиров отшельник благополучно сбегал. Так он жил-убегал многие годы! Самое занятное: в течение всей робинзонады Лёха Грязный вёл дневники, причём грамотно и изо дня в день. Уж не знаю, каким образом достал их, а затем прочёл мой коллега Герман Петрович Барболин, но именно он первым поведал мне о записях.
Занятная, в общем, история. Впрочем, в дальних угодьях Северодвинского леспромхоза в те годы обитали ещё несколько таких же «отшельников», которые, правда, в отличие от Лёхи Грязного, имели проблемы с законом. Время от времени, а чаще по очень большой нужде, голоду или болезни, они всё же выходили из тайги к жителям Белого Озера. Звали тех двоих, как помнится, Владимир Крюков и Пётр Кожевников.
Последствия затворнической жизни троицы мне до сих пор неведомы. Говорили, что тот же Крюков якобы утонул, сплавляясь на плоту по Урзуге, а Лёха Грязный со временем всё же «вышел к людям», можно сказать остепенился: устроился проводником в одну из изыскательских партий и уже затем навсегда исчез в онежской тайге в районе Унежмы.
***
Университетский диплом историка под наставничеством профессора Владимира Васильевича Стефанихина я защитил на отлично, а спустя ещё пять лет ушёл в плавание по Севморпути, где и заболел арктической темой. Она стала моей профессией по судьбе. Но свою лесную эпопею не забываю. Вернее, она сама о себе не даёт забывать. И это хорошо — помнить людей, которые нелёгким трудом по любой непогоде в таёжной глухомани честно зарабатывали свой хлеб.
Олег ХИМАНЫЧ, морской историк
Фото из архива автора, Валентина Капустина, Эдуарда Петракова
