С Евгением Павловичем Егоровым, легендарным директором Севмашпредприятия, я пять лет проработал в Николаевском кораблестроительном институте и был с ним в последние часы его жизни. Многие, наверное, знают и помнят, каким он был руководителем, а мне хочется рассказать, каким он был человеком. Да, непростым, зачастую излишне прямым, но таким его сделала жизнь. Он был для меня старшим товарищем, личностью, влиявшей на меня.
Апельсины круглый год
Я поступил в кораблестроительный институт в 1965 году, но о судостроении за пределами Николаева знал тогда мало. Спустя два года, будучи на практике на Черноморском судостроительном заводе, услышал о заводе на Севере — центре строительства больших подводных лодок.
Во время распределения выпускники вели борьбу за престижные места, каковым считался и Северодвинск. Все меня спрашивали: «Почему не просишься туда? Там Егоров. Апельсины круглый год, снабжение по столичной категории». Кто такой Егоров, я не знал, в Северодвинск проситься не мог, так как тяжело болел отец. Остался в Николаеве, начал работать на заводе имени 61 коммунара.
В конце 1972 года сдавали первую очередь автоматизированной системы управления предприятием, принимать её приехала комиссия ЦНИИ «Румб» во главе с Евгением Егоровым. Евгений Павлович был красиво одет, на пиджаке сверкала «Золотая Звезда». Нас всех поразило, что при встрече он здоровался с каждым работником. Наш директор был неплохим человеком, но так делал не всегда. Сдача системы прошла хорошо, и лишь потом выяснилось, что в её основе лежали передовые разработки, выполненные в Северодвинске.
Кто рано встаёт
Прошло несколько лет.
Я поступил в аспирантуру. Обедая в столовой, стал замечать скромного моложавого профессора, терпеливо стоящего в очереди. Не сразу узнал в нём Егорова. После окончания аспирантуры в 1977 году меня распределили на кафедру технологии судостроения, где работал Евгений Павлович. Мы с ним сблизились, я даже бывал у него дома.
Меня поражала большая личная отдача Егорова при работе со студентами. Приходил он на кафедру всегда по старой заводской привычке рано, на это же время вызывал и студентов-дипломников. Вахтёрам и студентам такой «ранний» профессор не всегда нравился. Зато дипломные проекты студентов, основанные на его многолетнем опыте, всегда отличались основательностью и новизной. А лекции и практические занятия — содержательностью, последовательностью и глубиной.
Без права выбора
Евгений Павлович до конца жизни сохранял ясность ума и хорошую память. Очень часто повторял: «Это мы сделали лучше Риковера». Лишь позже я узнал, что американский адмирал Риковер был инициатором начала постройки атомных лодок.
Интересно он рассказывал о своём назначении главным инженером завода в Комсомольске-на-Амуре. В 1940 году Егоров прибыл в Москву на встречу с министром судостроения И.Ф. Тевосяном. Тот сообщил:
— Вас предлагается назначить главным инженером завода имени Ленинского комсомола.
Евгений Павлович, чувствуя хорошее отношение, осторожно заметил:
— В последнее время главных инженеров часто расстреливают.
На что Тевосян ответил:
— Будешь хорошо работать — не расстреляют, — и подписал приказ.
Однажды Евгений Павлович сказал:
— Мой младший сын Владик хочет быть моряком и поступить в училище Макарова в Ленинграде, но у него близорукость. Хочу подскочить в Москву в клинику С.Н. Фёдорова, чтобы ему там сделали операцию.
Я ему возразил:
— Это невозможно, там очереди на год вперёд.
— Какие очереди? Фёдоров оперирует нашими инструментами.
И тогда выяснилось следующее. С 1961 по 1967 год Фёдоров работал заведующим кафедрой глазных болезней Архангельского мединститута. Тогда он и обратился к единственному в области предприятию высоких технологий — Севмашу. В порядке шефской помощи головные образцы скальпелей и других инструментов были сделаны из титана, и после отъезда в Москву Фёдоров на этой инструментальной базе защитил докторскую диссертацию.
А поутру они проснулись…
Как-то летом мы встретились с Евгением Павловичем в микрорайоне, где он жил, и заговорили о политике и вождях. Он вспомнил случай из 1957 года.
Июльским поздним вечером Евгений Павлович собирался идти спать, когда позвонил дежурный по заводу и сообщил, что к телефону правительственной связи его срочно требует заместитель министра Бутома. Пришла машина, и Евгений Павлович быстро прибыл. Бутома спросил:
— Ты слышал, что сегодня был Пленум ЦК?
— Да, — ответил Егоров.
— Так что город твой уже не Молотовск, а Северодвинск. Завтра собирай горсовет и всё утверждайте и переименовывайте. Кстати, на достройке у тебя стоит крейсер, он тоже уже не «Молотов», а «Октябрьская революция».
— Понял.
И вдруг Бутома спросил:
— А что тебе, Евгений Павлович, ещё надо сделать?
Егоров задумался и стал перебирать: город переименовали, крейсер тоже, что же ещё?
— У тебя над главной проходной висит лозунг: «Совет-ской стране нужна не только доблестная Красная Армия, но и мощный Военно-Морской Флот», — сказал министр. — Так вот: подпись «В.М. Молотов» внизу отрежь.
Евгений Павлович тут же вызвал на работу бригаду литейщиков, и утром, когда первая смена шла на завод, под цитатой уже красовалось другое имя.
«Последний парад»
20 октября 1982 года вдруг утром Егоров не появился в институте. Около 12 часов он позвонил и попросил меня взять такси и приехать за ним, чтобы в центральной сберкассе получить персональную союзную пенсию. Уже по его голосу я понял: что-то случилось. Когда я поднялся в квартиру, Евгений Павлович был очень бледен и еле стоял на ногах. Он сказал, что накануне отравился жареной рыбой. Её название никогда не забуду: путассу. Я тут же позвонил товарищу по кафедре Фатееву, который связался с отделом науки обкома партии, и в больнице обллеч-санупра начали готовиться к приезду Егорова.
В течение двух часов в больнице сделали все необходимые анализы и процедуры. Евгению Павловичу стало лучше, и мы немного успокоились. Но потом к нам вышел главврач и сказал, что есть подозрение на дизентерию, но анализ на дизентерию он не имеет права делать, так как в случае положительного результата должен будет закрыть больницу на карантин. Поэтому нет другого выхода, кроме как отправить Евгения Павловича в специализированную больницу. Егоров держался стойко и, как я его и просил, не употреблял крепких слов, на которые он был большой мастер.
«Скорая помощь» перевезла Егорова в другую больницу. На следующий день оттуда позвонили и сказали, что состояние Евгения Павловича ухудшилось. Когда мы приехали, было уже поздно: 50 лет тяжёлого труда и последнее нервное перенапряжение от пищевого отравления привели к внезапной смерти. Один из больных рассказал, что Егоров начал произносить слова песни: «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг» — и всё.
Память жива
Похоронили Евгения Павловича со всеми почестями на Мешковском кладбище. Прошло больше двух лет, а памятник Егорову всё ещё не был установлен. Так случилось, что Евгений Павлович был женат несколько раз, а местное руководство относилось к нему прохладно: видимо, был элемент ревности из-за того, что наград у него больше, чем у областных начальников, вместе взятых.
Но иногда какая-то высшая сила ведёт и помогает. В начале 1985 года после совещания я шёл по коридорам нашего министерства и увидел табличку с фамилией одного из бывших замов Евгения Павловича, ныне заместителя министра. Я поделился с ним, что некому поставить памятник Егорову. Он обещал при первой возможности поговорить с Просянкиным и решить этот вопрос. Своё слово сдержал: спустя пару месяцев был установлен памятник из красного гранита. Он получился лёгким, красивым, украшенным по периметру морскими символами. Он заметно выделялся на фоне огромных соседних глыб чёрного и серого мрамора.
Игорь КАКУЗИН
Тель-Авив, Израиль
Фото из архива редакции
