Мои дедушка и бабушка имели самый высокий социальный статус: хлебопашцы. Какие они уставшие на единственном, дорогом для нас снимке! Какая нравственная чистота в их облике! Кроткие лица, натруженные руки, старенькая, но чистая одежда. Всё сшито своими руками, воротнички у платьиц девочек — из кусочков другой ткани, а рукава наставлены манжетками. Снимок 1935—1936 года, на нём младшие дети — Лиза и Тоня.
Ещё при лучине мои родные пряли нитки, ткали узорные полотенца — и какого качества! На этих нитках у меня висят ковры, а полотенце хранится «на погляд»: нельзя использовать такую красоту. Какие воздушные узоры вывязывали тонкими нитями на белоснежных наволочках и подзорах! А пододеяльники украшали ажурной вышивкой.
Это после тяжёлого трудового дня.
Русские люди сеяли хлеб, разводили огороды, держали домашнюю птицу и скот.
На этих тружениках держится государство.
Чистоплотен русский народ. Полы, крылечки, ступеньки скребли до белизны веничком с мелким песком, стирали в щёлоке изъеденными руками рабочие рубахи — до первоначальной белизны, занавески, бельё, полотенца — всё было только белого цвета, а уж русская банька — исторически неотъемлемая часть быта. Парились в ней после тяжёлого трудового дня как минимум раз в неделю, по необходимости подтапливали в другие дни.
Дедушка и бабушка вставали до восхода солнца, работали на поповских землях исполу — то есть за половину урожая. Они были глубоко православными людьми, дедушку выбрали церковным старостой.
Трое их детей погибли в младенчестве, так как некому было за ними смотреть, с ними сидели старшие дети, которые ещё сами были малышами. Какое горе!
Когда организовали колхозы, жить стало легче: коллективный труд, государственная техника. Бедных и потерявших кормильца в беде не бросали, как при «царе-батюшке», — им советская власть оказывала реальную помощь.
Дедушку репрессировали в 1931-м как кулака, хотя наёмный труд мои родные никогда не использовали. Они работали сами, трудились на износ, чтобы поднять шестерых детей.
После письма товарищу Сталину дедушку освободили.
Мама с 12 лет жила в Сольвычегодске «в людях»: в её родном Слободчиково* была лишь начальная школа. 12-летний ребёнок, голодный, полураздетый, учился лучше всех. Мама от голода теряла зрение, а хозяева квартиры, где они жили, воровали у детей их скудный кусок хлеба. Голодно тогда было по всей стране. «Уроки французского» Валентина Распутина мне больно читать и смотреть: это о моей маме и многих, многих русских детях.
На каникулы домой надо было добираться около ста километров. Голодные озябшие дети в лютые северные зимы шли, держась за чьи-то сани, радовались, если им разрешали часть пути проехать на этих санях.
У деревенских детей тогда ещё не было больших возможностей получить высшее образование, хотя советская власть уже поднимала аграрную страну до космической сверхдержавы и активно реализовывала ленинский призыв: «Учиться, учиться и ещё раз учиться!».
Позже начальные школы в небольших деревнях преобразовали в восьми- и десятилетки, стало легче поступить в вуз. Мамина сестра, моя тётушка Лиза, будущая учительница начальных классов в посёлке Первомайка Елизавета Васильевна Петрова, оканчивала школу уже в своей деревне. А их младшая сестричка Тоня поступила в медучилище в Москве.
После школы мама окончила Сольвычегодское педучилище, а после него — одна из всего выпуска! — была рекомендована в Вологодский пединститут.
Когда началась война, обучение в вузе ускорили, чтобы найти замену учителям, ушедшим на фронт: даже в войну детей учили и развивали.
13 июля 1941 года был мобилизован и в том же месяце в боях под Оршей погиб муж мамы, а вскоре умер их восьмимесячный сын. В 1941-м в битве за Москву погиб Иван, брат мамы.
Вечная память советским людям, погибшим в этой страшной войне!
Голод и труд — это детство и молодость моей кроткой мамы.
Труд — основа всей её жизни. Отработав в школе, она тащила домой полные тетрадей сумки, тщательно проверяя не только сочинения и диктанты, но и домашние и классные работы. После неё так уже мало кто делал: тетради проверяли в школе, на переменке.
Мы жили в Литвино. Напротив нашего барака — мы до моих 13 лет занимали там две комнаты на северной стороне — была столовая. На работу в столовую приходили в четыре часа утра, а у мамы уже горел свет, она проверяла тетради, готовилась к урокам. И женщины говорили: «Градислава Васильевна уже работает». Жаль, что это красивое русское имя исчезло из православного календаря.
Мама работала в огороде, таскала на себе картошку в яму на горе возле реки, где у нас в низине были две глинистые грядки; девять лет косила на лесных полянках и таскала на себе траву, чтобы заготовить сено для козы: ребёнку, то есть мне, нужно было молоко. Также заготавливала дрова на зиму, трудилась на школьных субботниках, работала на совхозном поле с учениками, помогая убирать урожай. Доставая картошку из-под снега, заработала полиартрит. От тяжестей получила смещение сонной артерии, от работы по ночам над методиками и тетрадями у неё слабело зрение…
Отца я лишилась в младенчестве, у него появилась другая семья, где — не знаю и не хочу знать, связей мы с ним никаких не поддерживали, денег от него не получали.
В 1968-м леспромхоз построил новую школу — двухэтажную, с большими рекреациями (холлами) и хорошим спортивным залом. Вскоре мы переехали на новую квартиру: почти полдома в две комнатки, меньше девяти метров каждая, — и снова на северной стороне. У нас был небольшой участок, мы устраивали самодельные парники, высаживали плодовые кусты и цветы, дядя Паша Козицын с помощником построили нам уличную кухню. Всё было освещено маминым присутствием, её заботой.
Я ясно помню нашу уютную квартирку в два окна, с печкой (и как мама умудрилась разместиться на этих метрах с книгами и кучей периодики и методической литературы!). Я в подробностях помню всё: нашу старую школу, старые детский сад и ясли, куда меня отдали в восемь месяцев; барак, сараюшки, огороды, дороги-тропинки, клуб, библиотеку… На моей памяти было три пожара: конюшня, сгоревший дотла продуктовый магазин, старый детский сад. Помню, как построили новую пекарню с магазином, который до этого размещался в вагончике «на курьих ножках», — хлеба вкуснее, чем в Литвино, я не ела нигде. Снабжение было хорошее, для лесорубов привозили товары, которые невозможно было купить в столице.
И конечно, я помню жителей моего родного посёлка: большинство из них — хорошие люди, а учителя наши — лучшие на свете. У нас были уникальные самородные таланты: баянист Геннадий Пинегин и художник дядя Арсений Савельев.
Часто мне снится моя милая родина, но приехать так и не получилось, а теперь навряд ли стоит: всё уже другое, и без мамы там нет света.
Мама не только преподавала — она развивала детей, вкладывала душу, организовывала вне программы тематические вечера, концерты, конкурсы, походы. Она посвятила детям всю свою жизнь. Её бывшие ученики навещали её, много лет писали письма. Всю жизнь она проработала в одном РОНО — сначала в Слободчиково, потом её перевели в Литвино. Её педагогический стаж — почти 37 лет! — уместился на одном развороте трудовой книжки.
Мама ни минуты не могла находиться без дела, её невозможно было заставить просто посидеть, отдохнуть. Почти слепая, она просила вдеть нитку в иголку и пыталась шить на ощупь. Она привыкла всю жизнь во всём себе отказывать. Ведь если вдуматься — это страшно и очень жаль.
Я горжусь своей дорогой мамой.
Как надо работать и какое заслужить уважение людей, чтобы получить награды: «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», «За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения Владимира Ильича Ленина», медаль и звание «Ветеран труда».
Она трижды избиралась депутатом районного Совета.
Моя родная в ясном разуме и прекрасной памяти дожила до 93 лет, дождалась и внуков, и правнуков.
На таких, как мои родные, держится мир. Они соль земли.
_______
*Слободчиково, Первомайка, Литвино — посёлки Ленского района Архангельской области.
Лариса АНДРИЯКИНА
