ПАЛОМНИЧЕСТВО

Вышитый оклад иконы Святителя Николая — это дело рук Светланы Дубровской, нашей землячки.

Интерьер «дома поэтов».

Фото автора

У истоков Древней Руси

Сам спуск к источнику с Малышевой горы настраивает на благодать: внизу — величественный Волхов, отражающий в бездонных водах высокие берега, вверху — зелёными куполами возносится к небу храм Рождества Иоанна Предтечи. На куске не заросшей зеленью горной породы над источником вытесаны поклонные кресты: широкий варяжский, датируемый IX веком, и более поздние линейные, X—XII и XVI веков, а также символы Христа и Богородицы. Купель, сооружённая в наше время, органично вписывается в пейзаж — и вообще, надо отдать должное ландшафтным дизайнерам, потрудившимся в Старой Ладоге, прониклись духом этого заповедного уголка — сердца Древней Руси.

Сейчас Старая Ладога по статусу всего лишь село, а когда-то это была столица. Именно здесь первые три года княжил Рюрик, здесь, согласно новгородским летописям, похоронен Вещий Олег, здесь проходил великий торговый путь из варяг в греки, здесь были первые судоремонтные мастерские на Руси, здесь обнаружена стоянка древнего человека, здесь, на стыке варяжской, славянской и финно-угорской культур, и зарождался русский менталитет — эта наша загадочная душа.

Впервые ступив на эту землю, я непостижимым образом почувствовала родство с ней. Стала рыться в памяти: сходство с какими городами и сёлами, где я бывала в детстве, вызвало дежавю? А ответ пришёл сам: это память предков, это истоки. И больше я не задавалась вопросом, почему в лихие 90-е северодвинские поэтессы-певуньи, члены Союза писателей России Светлана Дубровская и Ирина Лапина, оказавшись в сложной ситуации, переселились именно сюда… Здесь легко отключиться, забыть и обиды, и собственные ошибки, развеять миражи и обрести истинные ценности. Если не счастье, то умиротворение, а это дорогого стоит.

Собственно, затем я в Ладогу и отправилась — проведать Светлану, которую не видела пятнадцать лет: с тех пор, как её разбил инсульт, она уже в Северодвинск не ездила, а я никак не могла к ней выбраться… А ведь когда-то были очень дружны, только я стояла на якоре, а её носило без руля и ветрил.

Серебряный век северодвинской поэзии

«Поэт в России — больше, чем поэт». В советскую эпоху культурное общество к литераторам относилось с пиететом. Правда, далеко не все поэты имели возможность публиковаться, но многие верили: стоит лишь дать свободу слова — и они тут же станут кумирами, поведут за собой человечество в новый, лучший мир…

Увы, постсоветская эпоха оказалась ещё жёстче к тем, чей творческий расцвет пришёлся на лихие 90-е. Мало кто из пишущих смог, как сейчас говорят, монетизировать своё творчество. Приходилось либо наступать на горло собственной музе и зарабатывать чем-то другим, либо принимать нищету и презрение со стороны успешных членов общества.

Светлана Дубровская могла бы стать модной портнихой — если бы не дышала поэзией. Вдохновение било ключом. Сонеты плелись венками. Вокруг Светы собирался кружок талантов и поклонников, в котором блистали Андрей Сазонов и Эдуард Федоренко — они будто расправляли крылья в той атмосфере, которую она генерировала, с ней им было легко при всей неустроенности, ибо какие земные блага могут сравниться с радостью полёта на Пегасе? У меня почему-то этот кружок ассоциировался с поэтами серебряного века. Талантливые, живые, настоящие… унесённые ветром.

Чтобы погубить поэта, не надо никакого ЧК, достаточно безденежья и равнодушия общества. В 2001 году в возрасте 35 лет трагически погибает Андрей Сазонов, в 2009-м умирает Эдик, опустившийся и спившийся. Их не стало в Северодвинске, но в Старой Ладоге, в деревенском доме Дубровской, где не раз залечивал душевные раны Андрей и куда всё стремился Эдик, только не мог найти денег на дорогу, — они как будто бы остались живы. В стихах, песнях, воспоминаниях…

Приют

мятущихся душ

Особую атмосферу этого дома в Старой Ладоге прочувствовал и Арон Менц, искавший в 2012—2013 годах приюта своей мятущейся душе в этих стенах. 27 апреля 2013 года он послал мне «ВКонтакте» только что сочинённое им стихотворение «Дом поэтов»:

В этом домике ветхом

У разбитой печурки

Собирались поэты,

Жгли сосновые чурки.

Из берёзы полешки

Жгли усердно поэты,

Грызли с пивом орешки,

Сочиняли куплеты.

Сочиняли нетленно,

Попирая каноны,

Только Света смиренно

Вышивала иконы,

Словно песню слагала

Тонкой бисерной вязи,

Чем поэтов спасала

От мирских безобразий.

Среди рюмочных звонов,

Вскинув брови по-детски,

Жив Андрюша Сазонов,

Неумолчный и дерзкий.

Ничего он не слышит

В поэтическом раже.

Он ещё нам напишет!

Он ещё нам покажет!

Стало быть, не до жира!

Слава Божьему дару!

Вот и Лапина Ира

Расчехляет гитару.

Пусть твой голос трепещет,

Пой легко и беспечно.

Это, Ирочка, веще.

Это, Ирочка, вечно.

Закопчённая стенка,

Где храпит на постели

Эдуард Федоренко —

Все ему надоели.

У него ветхий свитер,

Ему спится тревожно.

Мы уедем с ним в Питер

И пропьём всё, что можно!

Жар в печи убывает,

Я подбросил поленца.

Эй, кто там разливает?

Не забудьте про Менца!

Что я в дел перегуде,

Вы уж не обессудьте.

Где бы ни был я, люди,

Обо мне не забудьте.

Как я помню о каждом,

И молюсь каждый день я.

Извозюканный сажей,

В печь бросаю поленья.

Не гадая, не зная,

Что мне завтра споётся,

Как судьба дровяная,

Покряхтев, повернётся.

Жгите, братцы, палите!

В топку всё и в горнило!

Только вечно живите —

Как бы нас ни убило.

©    Арон МЕНЦ

У меня от этих строк всё в душе перевернулось, вспомнились северодвин-ские посиделки, захотелось всё бросить и помчаться в Старую Ладогу, где пишутся такие стихи. Но не бросила, не помчалась. Арон сам вскоре вернулся в Северодвинск. Приехал умирать, как сказал. И сдержал слово. Хотя никто не хотел в это верить… Присоединился. Такое вот получилось «общество мёртвых поэтов», живущих вечно. На земле — пока их помнят, а на небесах — безоговорочно. В староладожском доме Дубровской я чувствовала их дух.

Жизнь продолжается

Женщины всё-таки твёрже мужчин переживают невзгоды. Света, хоть и полупарализована, держится — во многом благодаря Ирине. Передвигается с ходунками, говорит более медленно и лаконично, но в глазах порой загорается тот же задор. Вышивает бисером действующей рукой (левой), заполняет свои странички на «Стихире» и «Прозе» (www.stihi.ru/avtor/dubric и www.proza.ru/avtor/dubric), где её имя — Дубрик. Ждёт рецензий. Из дома практически не выходит: дескать, всё, что интересно, она уже видела, а кому надо — находит её сам… Я нашла. Визит получился скомканным — всего три дня, но, надеюсь, не в последний раз.

Ирина преподаёт в Волховской детской школе искусств, поёт в церковных хорах, устраивает творческие вечера, записывает музыку, публикует сборники совместные со Светланой и старается хоть иногда выводить Свету в свет. Жизнь продолжается. В стихах и песнях, в детях и внуках, в учениках, в вышивках.

Если вы будете в Старой Ладоге и зайдёте в храм Рождества Иоанна Предтечи, обратите внимание на ши-тые золотом надписи и бисерные узоры на иконостасах, на вышитый оклад иконы Святителя Николая — это дело рук Светланы Дубровской, нашей землячки.

Марина ВАСИЛЬЕВА

Светлана

ДУБРОВСКАЯ

Душа не сейф, закрытый на замок,

В ней для любви всегда открыта дверца.

Мы узнаём родных по ритму сердца

И по изгибам пройденных дорог.

Здесь всем, кто дорог, хватит и тепла,

И дружеского нежного участья,

И чем теснее, тем полнее счастье,

И нет обид от скудости стола.

Жить можно всюду, если дом в душе:

Сменить прописку, город и квартиру.

Вы где угодно приживётесь миром,

И даже здесь со мною вы уже

Не раз бывали. Свой уют нескладный

Восстановлю. Чтоб вы понять смогли,

Как вас тут ждут на краешке земли

С терпеньем и любовью безоглядной.

Ну а пока безмолвствует зима,

Устав без толку злить свои метели…

И вместо снега письма полетели

Тревожить ваши дальние дома.

* * *

Мой город сделан из бумаги,

Я для него и царь, и Бог.

На крышах флюгеры и флаги,

И церковь есть, и есть острог,

Мосты, проулки и вокзалы,

Из труб фабричных в небо — дым.

Я этот город вырезала,

Чтоб ожил он и стал моим.

Но вот какая незадача —

Мой город пуст, мой город нем,

И власть моя немного значит

Без личных маленьких проблем.

Как серый круг, торчит светило

Над дивным городом скорбя,

Ведь мне бумаги не хватило

На то, чтоб вырезать тебя.

* * *

Всё цепче корни держат мерзлоту,

Скорбями нас привязывая к дому.

И не понять побегу молодому,

Как тяжело немую пустоту

Переживать, цепляясь каждой веткой

За небо, чтоб не рухнуло оно,

За землю, завалённое окно

И за тетрадь потрёпанную в клетку.

Земные встречи отменила смерть,

Не дав простить друг друга, попрощаться.

Оставив долю вечно возвращаться

И, как всегда, на встречу не успеть.

А корни цепче держат мерзлоту,

И ветер бродит в лиственной короне,

И в общем замыкающем вагоне

Я за спиною чую пустоту.

* * *

Любила сирень моя бабушка Марфа,

Любила в сиреневых гроздьях сервиз.

И сказки читала напевно, как арфа,

Стараясь уважить мой детский каприз.

Давно пролетело наивное детство,

Менялись квартиры, друзья, города,

Но добрые сказки остались в наследство

И блюдце с сиренью, цветущей всегда.

Я знаю: есть край с отрешенною ленью,

Где все позабыли о зле и врагах.

Там бабушка Марфа сидит под сиренью,

И голубь небесный воркует в ногах.

Я вижу её — мне от этого легче

Сносить ветродуи земной суеты…

Даруй ей покой, и пускай ей на плечи

Неслышно, как звезды, слетают цветы.