«Реаниматолог — тот, кто стоит между пациентом и апостолом Петром»

Хотел быть токарем
— Почему вы решили стать врачом?
— Несмотря на то, что в школе у меня хорошо шли биология и химия, а мама работала медсестрой, в медицину я не рвался. Хотел стать токарем, как папа. Когда спохватился и всё-таки подал документы в мед-академию, не смог поступить с первого раза. Пошёл работать санитаром регистратуры в поликлинику № 1. Бегал с разноской карточек по всей поликлинике, мыл полы.
Окончив Северодвинское мед-училище, работал медбратом в Архангельске. Женился и перевёлся в Северодвинск — во вновь открываемое отделение терапевтической реанимации в 1-й горбольнице. В апреле 1994-го от острой коронарной недостаточности в 49 лет умер мой отец, который мечтал, чтобы я был врачом, и в сентябре я поступил в медакадемию. Хорошее было время.
— Хорошее? Помню, в 90-е бюджетники не получали зарплату, и один из руководителей во 2-й горбольнице покончил с собой, потому что не мог смотреть в глаза подчинённым. В больницах не хватало еды, постельного белья.
— Да, всё это было. Я работал не только медбратом в больнице, а ещё по утрам в ДОСААФ на медосмотрах водителей, вечерами подрабатывал как массажист. Один массаж — и ты можешь принести домой курицу (у меня же семья, ребёнок уже родился). Но эти трудные времена были для меня самыми счастливыми. Может, потому что я был молодой, 22—24 года. С третьего курса академии параллельно с учёбой работал в детской больнице. А на последних курсах учился ещё в институте менеджмента. Правда, его я не окончил, но бухгалтерский учёт сдал.
— Пригодилось?
— В жизни так или иначе пригождается всё.
— Что вам дало то, что в профессию вы пришли не коротким, а длинным путём, уже в 30 лет?
— Сейчас, когда я заведую отделением, мне не нужно объяснять многих вещей. Мне легче предвидеть многие нюансы. Вникнуть в проблемную ситуацию, если она возникнет. Понять, где, как и почему сделана какая-либо недоработка.

Почти гусары
— Какие качества необходимо иметь реаниматологу?
— Ответственность, желание прийти на помощь в любое время. Надо уметь многое делать руками. Быстро оценивать ситуацию и принимать решения, предусмотрев ещё два-три варианта на случай, если что-то пойдёт не так.
Сейчас реаниматологи — реликтовая специальность. У меня на 8,5 ставки — шесть врачей. Требования к работе с каждым годом ужесточаются, а материальное вознаграждение не совсем им соответствует. Кадры стареют. Когда-то молодёжь рвалась в реаниматологи, их называли «гусарами от медицины»…
— По-современному — спецназ?
— Можно сказать, спецназ. Реаниматологи знают все отрасли медицины, лечат на уровне молекул и клеточных образований. На настоящих мужчин: хирургов, анестезиологов, реаниматологов — девушки смотрели с особым интересом. Но теперь молодые люди ищут более доходные специальности. А у нас сейчас есть только одна привилегия: отработав 20 лет, уйти на пенсию.

Без пафоса
— Реаниматолог занимается вопросами жизни и смерти. Нет у вас ощущения, что вы приближены к Богу?
— Ходит много шуток по этому поводу. Например: «Я последний человек, который стоит между пациентом и апостолом Петром». Или: «Реаниматолог — единственный человек, который может убедить Господа, что он поспешил». Я думаю так: Бога убедить ни в чём нельзя, но если человек попал в руки реаниматолога и тот может что-то сделать, значит, в этом есть какой-то смысл.
Сегодня спасают многих больных, которые ещё не так давно погибали. С развитием высоких технологий спасение жизни становится всё обыденней. Пафоса никакого нет. Мы знаем, что происходит с человеком и как можно повлиять на ситуацию. А дальше — кто победит, ты или болезнь. Иногда чувствуешь даже азарт, профессиональную злость: нет, нет, подождите, не всё перепробовали, надо ещё вот это сделать.
— Расскажите о программе «Маршрутизация больных с острым коронарным синдромом в МО город Северодвинск».
— Программа запущена в этом году, и она реально работает. При боли в сердце житель Северодвинска вызывает «скорую помощь» — врач оценивает ситуацию — пациент госпитализируется к нам. Если человек вовремя обратился за помощью (в первые сутки развития болевого синдрома), мы сможем провести эффективное лечение.

О технологиях
— Интересней было работать на заре карьеры или сейчас, когда в вашем распоряжении новые технологии?
— Когда в 2010 году я пришёл работать в ЦМСЧ, то почувствовал восторг (и до сих пор в нём пребываю) от технологий, которые здесь имеются. Это касается сосудистой хирургии, рентгеноваскулярных методов диагностики и лечения, многого другого. А какие специалисты работают! Говорят, что наш город тупиковый. Но в отношении медицины он точно не в тупике.
— А ведь считается, что российская медицина на десятилетия отстала от медицины развитых стран.
— Виновата объективная ситуация в стране. Пока за границей развивались технологии, у нас были 90-е годы. О каком оборудовании можно говорить, если люди поступали в стационар со своим постельным бельём? В конце 90-х, например, для меня была в новинку система искусственного кровообращения. А сейчас, в 2014 году, в нашей медсанчасти сделано 30 операций по аортокоронарному шунтированию! Мы уже воспринимаем как обыденность тромболитическую терапию, коронарографию, стентирование, операции на сосудах сердца, шеи, закрытие аневризм сосудов головного мозга.
— Стоит ли ожидать дальнейшего роста российских технологий?
— Думаю, да. В медицине уже недостаточно одних рук, глаз и опыта. Техническая оснастка необходима. Наша медицинская промышленность пока, к сожалению, по большинству позиций отстаёт. Но уже есть достойные образцы отечественной медицинской техники, и мы на них успешно работаем, в том числе при оказании экстренной помощи.
Была попытка запретить ввоз иностранной медтехники в Россию. Но с тех позиций, которые в нашей стране не производятся, эмбарго сняли, и это нормальный подход. Думаю, когда будут инвестиции (модернизация, как ни крути, требует вложений), наша промышленность наладит выпуск многого из того, чего у нас пока не делают.

О гордости
— Наверное, вас бы охотно взяли на работу в любом крупном городе и зарплату дали бы побольше.
— Уезжать в Москву или Питер, чтобы стать одним из многих? Может быть, в этом есть какой-то смысл. Но Северодвинск — город моего детства, юности, первой любви… Я люблю Северодвинск, эти улицы, дома… Здесь на кладбище девять могил моих родных.
— А эти трещины, рытвины, выбоины на дорогах?
— Как автомобилист, я хорошо замечаю выбоины. И то, что у нас на Яграх вода из крана течёт ржавая, а когда-то она была прозрачно-голубая. Наверно, цвет воды можно исправить. Вот я работаю в больнице и стараюсь исправить то, что могу. Тот, кто работает в мэрии, старается исправить то, что может он. Что-то меняется быстрее, что-то медленнее. Но дороги в Северодвинске, уверяю вас, лучше, чем в Архангельске. И администрация нашего города пусть не всегда оперативно, но реагирует на обращения, критику и другие сигналы.
Наш город — далеко не самый мелкий и не самый отсталый в России. Это город, где есть серьёзное производство. Здесь выпускают подводные лодки высотой с пятиэтажный дом, и строят их люди, которых я лечу. И горжусь этим.

Про Надежду
— Расскажите про дочь, которая решила пойти по вашим стопам.
— Надежда родилась в 1991 году. Окончила школу с серебряной медалью. Поступила без всякой протекции в медуниверситет. Сейчас она проходит клиническую ординатуру на базе 1-й городской больницы Архангельска. А потом придёт на работу в качестве врача-терапевта в Северо-двинскую горбольницу № 1, с которой заключила договор. И в которой её папа когда-то бегал по поликлинике с карточками.